— Извиняйся, — говорю.
— Перед ней, что ли? — кивает на мою соседку. — А ты вообще кто такой? — пытается оглядываться, чтобы позвать на помощь, но некого, все внутри. А со стороны улицы нас не видно.
Предпринимает попытку сопротивляться, но не зря мы с Санни еженедельно устраиваем спарринги, офисный сорокалетний хмырь с пузом для меня вообще не проблема.
— Извиняйся вежливо, иначе на коленях будешь, — выкручиваю ему руку так, что он краснеет.
И тут я поднимаю глаза на Веронику и слегка удивляюсь. Она не испугана, не возмущена. Стоит, скрестив руки на груди и властно на него смотрит. Не осуждает мои действия. Наслаждается каждой секундой. Вот теперь узнаю ее: смелая, моя любимая бесстрашная соседка.
— Я жду, Август Рихардович. И, пожалуйста, искренне. С душой, — говорит ему жестко. Я улыбаюсь и подмигиваю ей, она делает вид, что не замечает. — Вы думали, дяди нет, так за меня заступиться некому?
— Я тебя похороню, тварь, — шепчет он мне, — ты не знаешь, с кем связываешься!
— Озерский Егор Дмитриевич, паспортные данные, — диктую их вслух на память, — буду ждать с нетерпением кровавой мести. А щас извиняйся.
— Извини! — вякает он.
— Извините, Вероника Павловна, больше не повторится, — учу, как правильно. Он старательно повторяет. Оказывается, как умеет просить прощения, молодечик. — Отлично.
— Прощаю, но чтобы больше такого не было! У меня в кабинете камеры, если не хотите, чтобы я передала записи в полицию и родственникам — больше не подходите даже. Оставшиеся вопросы решим по телефону.
Перед тем, как сесть в машину и уехать, он внимательно смотрит на меня, запоминает лицо. Я выдерживаю взгляд. Пусть пороет информацию, у моей семьи такие связи, что пикнуть побоится, по крайней мере, пока правящая партия не поменяется. А как только его «Ауди» отъезжает, говорю Веронике:
— Камер нет?
— Они не работают. После ремонта что-то не доделали в проводке. Надо починить.
— Надо. Я займусь. Опасное у вас тут место.
— Отказываться от помощи не стану. Если честно, я не справляюсь со всем навалившимся. Очень много работы, люди, что в моем подчинении — совсем меня не боятся. Опаздывают, вовремя не выполняют обязанности. Мне кажется, Ольга Валерьевна из бухгалтерии подворовывает, а я не могу набраться смелости и спросить у нее напрямую.
Я обнимаю ее одной рукой за плечи, чуть наваливаюсь весом, чтобы она ойкнула, пытаясь меня удержать. Улыбается.
— Егор, тебе не стоило этого делать, он опасный человек, — говорит полушепотом.
— Я тоже опасный, — отвечаю предельно серьезно, но она вдруг начинает смеяться, что неприятно царапает по самолюбию. Я хмурюсь, но развивать тему не хочется: — Ты до скольки работаешь?
— Мероприятие закончится — и свободна. Иногда у нас выкупают зал, когда не хотят приглашать домой, у нас есть соглашение с соседним рестораном… Где-то около трех.
— Так я посижу с тобой?
— Выглядишь неважно, — она поворачивается и гладит меня по вискам, вытирая ладошками пот. А я прикрываю глаза от удовольствия, мне не хватало вот такой незамысловатой женской ласки. Не секса, не совета. А просто нежного прикосновения. Она хмурится: — Егор, у Ксюши всегда будет ее родной малыш, она уже не одна. Это счастье. Правда. Мне мама рассказывала, что, даже оставшись одной с младенцем на руках, она чувствовала, как внутри тепло и приятно. Откуда-то берется невероятная сила, смелость. Желание спасти своего ребенка перекрывает любые страхи. Ксюша, если она не болезная, конечно, справится ради него. А ты один. Сейчас один, и потом будешь один тонуть в собственной лжи. Если малыш твой, она с помощью него на тебе еще отыграется за эти месяцы, вот увидишь. И не говори мне, что ограничиваешься марихуаной. Дальше будет хуже.
— Так я посижу с тобой? — упорно повторяю.
— Посиди.
Обещанную табуретку она мне не предлагает, мстя за завтрак на полу кухни. Когда спрашиваю: ничего, если полежу в одном из ящиков и подремлю — нашел подходящего размера, выпучивает глаза и крутит у виска. В конце концов мне выдают подушку, и я сажусь в углу комнаты, прикрываю глаза, пока она работает за компьютером и принимает клиентов. При мне приходят двое.
Егор наломал дров, подкараулив Августа на парковке и разбив ему нос, и хвалить его за это — неправильно. Но… как же не хвалить? То чувство, что я испытала, когда за меня заступились перед кошмаром моей юности — стоило многого. Если бы не железная поддержка мамы и дяди, я бы сломалась в то время, не выдержала позора. Превратилась бы в ходячее бледное чувство стыда, а потом исчезла безвозвратно. Испарилась бы я в семнадцать лет. А теперь — посмотрите на меня: сижу за компьютером, нога на ногу закинута, спина прямая, как спица. Заполняю договора на поставку, параллельно переписываюсь с одной фабрикой, которая хочет заключить с нами договор. Вполне реальная. Настоящая. И даже, самую малость, — счастливая.