Анастасия не была кочевником – где угодно она расслаблялась, только соорудив свой мир, подобие дома. Крики: “Едем в Монте-Карло!”, поспешные сборы, радостные для остальных, выбивали ее из колеи. Она все не могла отоспаться, отмыться, наесться.
– Мне нужно возвращаться, – она развела руками, приняла скорбный, извиняющийся вид.
Никто не расстроился. Настя уже знала, что они никогда не расстраиваются.
В поезде вспоминала ночь, пропахшую коньяком, который теперь не сможет видеть годами, – его пили из длинных стаканов, как лимонад, и потом целовались в такси, а потом – на диване в доме зятя, и вдруг что-то свалилось с грохотом… И она решила, что слишком пьяна, ее укачает, и даже отчасти стыдно, если он тоже пьяный, и у него не получится…
– Можно я тогда засну рядом с тобой? – настаивал Костя.
Но Настя не умела спать с чужими мужчинами – стеснялась, раздражалась…
Костя заснул на диване, а она поднялась наверх, умылась, приняла аспирин, выпила много воды – и так и не смогла вспомнить, когда в последний раз ее близость с мужчиной была похожа на безумие.
Спустя много лет они вышли из клуба “Мост”, Анастасия нажала на кнопку – и с удовольствием выслушала похвалы своей новой красной двухместной машине.
В кабриолетах есть романтика. С тобой уезжает самый важный для тебя человек. Романтика и власть.
Костя протянул руку и сжал пальцами ее загривок.
– Ну зачем? – вдруг смутилась секунду назад гордая и властная Настя.
– Какая же ты зануда… – без раздражения произнес он.
После встречи в Париже миновало два или три года – и тогда Костя объявился в Москве.
– У меня здесь связи, – непонятно сказал он.
– С кем?
– С массой нужных людей.
Костя даже играл в кино. Небольшие роли.
Кинопленка имела странное действие – она не жалела его, нехватка таланта была очевидной, и скованность, и медлительность резали глаз, но отчего-то эти недостатки, унизительные для других, странным образом привлекали. Казалось, будто это такая актерская оригинальность.
Костя часто выходил в свет.
– А что ты думала? – он улыбался снисходительно. – Мне за это платят.
Настя задержалась в паузе, во время которой на ее лице отразились дурные мысли.
– Как… сопровождение?
– Да ну тебя! – фыркал он. – Просто платят. Конечно, все думают, что это привлечет всяких там… женщин.
– О Боже! И сколько за это платят?!
– Косарь. В долларах. Иногда пятьсот, но я тоже соглашаюсь. Десять выходов – прожиточный минимум обеспечен.
Настя недоумевала. Зачем платить Косте, если он не знаменитость? Не настоящая знаменитость. Но она была за него рада.
Позже это деловое предприятие загнулось.
– Поехали в Гоа… – ныл Костя.
– Кость, ну езжай, а?! – взвилась Настя. – Сколько можно? Я тут при чем? Не хочу я в твою мерзкую Индию, там грязно, прыщи и дизентерия!
– Вот чушь! Все там чисто! Не грузи!
Настя сдалась через год.
В самолете летела хмурая и капризная. Они приехали ночью, с трудом нашли такси, поехали, как это обычно случалось с Костей, наугад, их швыряло от одной гостиницы к другой… Настя орала и клялась немедленно купить обратный билет.
Утром Костя принес ей кофе. С интересом глядел, как Настя расставляет по полкам кремы, лосьоны, маски; вытряхивает в ящики лекарства, развешивает одежду…
– Ты всю квартиру перевезла? – спросил он.
– Слушай! – воскликнула она. – Я люблю, чтобы комфорт!
На пляже он протянул ей самокрутку.
– Ни за что! – всполошилась Настя. – У меня паранойя начинается!
Спустя неделю Настя, в малиновых шароварах и в чадре, покупала траву у музыканта из Череповца, которого временно считала интересным и одаренным. От нее пахло кокосовым маслом местного производства, которое нечаянно превратилось и в крем, и в лосьон, и в маску, и даже в лекарство.
По странной причине мир, сузившийся с востока на запад от набережной до кромки моря, а с севера на юг – от холма до спасательной станции, стал вдруг огромным и наполненным такими разными смыслами, что в голове не укладывалось, как можно за долгие годы постичь хотя бы его малую часть.
Настя не покидала бы его год. Или хотя бы месяцев шесть.
Вся ее одежда висела в шкафу нетронутой – на местный эквивалент сотни долларов Настя купила мешок барахла, которое выкидывала, не стирая.
Ей представлялось, что душу, в Москве зачерствевшую от грязи (будто ею мыли полы в автомобильной мастерской, а потом бросили в кусты, где она обветрилась и задубела до того, что можно ножи точить), вдруг отстирали, вывели пятна, обмакнули в ароматное, нежное – и теперь она, чуть влажная, впитывая запахи джунглей, колыхалась на морском ветру.
В Москве она бежала по воде – и нельзя было останавливаться, а здесь обрела почву под ногами.
По истечении второй недели Настя отправила на работу невнятное письмо – и даже не помнила, то ли соврала о желудочной инфекции, то ли потребовала увольнения…
Ей хотелось жить здесь с Костей, и все равно было – чьи деньги, и чтобы каждый день эта праздная рутина, одни и те же события, и восторг, если сегодня на ужин завезли не окуня, а дораду…
Они с Костей с балкона второго этажа смотрели на пляж, качаясь в подвесных плетеных креслах. Костя толкнул ногой ее качалку.
– Ты ни в чем не уверена! Никогда ни в чем не уверена! Что с тобой не так?
– Почему “не так”? В чем ты хочешь, чтобы я была уверена? В чем вообще можно быть уверенным в наши дни?
– А в какие дни надо быть уверенным?
– Костя, чего ты от меня хочешь?
– Ну… Ты всегда говоришь: “Радоваться еще рано”. Потом говоришь: “Столько работы – ужас! Лучше бы я этого не делала”. Зачем чем-то заниматься, если ты даже ни разу не можешь сказать: “Я крутая! Завидуйте!”? – он произнес это с такой страстью, что хотелось за ним повторить.
Вместо этого Настя нахмурилась.
– Я работаю, чтобы обеспечить свое будущее. Чтобы быть уверенной…
– Но ты не уверена! – перебил Костя. – Понимаешь, о чем я?
– Кость, ну я не могу, как ты! Ты-то все время празднуешь, даже если нет повода.
– У меня есть повод! Мне все время хорошо.
Настя тогда отвернулась и пожала плечами. А потом вдруг улыбнулась – и не нарочно, а даже против воли, словно улыбались внутри неведомые ей чувства, и произнесла:
– Я крутая! Умри от зависти, ничтожество!
За это она получила еще один толчок ногой – такой сильный, что из рук упала сигарета.
После этого разговора что-то изменилось. Настя прислушивалась к себе, наслаждаясь новым для нее общением с тем странным миром, который живет и множится изнутри каждого человека.
“Меня уволят…” – “И что? Денег – полно, работы – полно”…
“Я буду заводить детей?” – “А ты хочешь?” – “Как можно сказать, что не хочешь детей?” – “Громко и внятно” – “Я не хочу детей!” – “Легче?” – “Ага!”.
“Что меня ждет в будущем?” – “Это обязательно – все время бояться?” – “Нет, но так получается…” – “А нет ощущения, что это от тебя зависит? Это все лишь мысли. Будущего нет, а мысли есть. В мыслях тебе может быть хорошо или плохо, так уж лучше хорошо…” – “А ведь правда! Как-то я раньше не задумывалась…”.