— Возможно, — согласился он, но мысленно добавил: «Хотя и маловероятно. Для убийцы, который спешит — а этот убийца спешил, — слишком ненадежный и медленный способ добыть огонь. Если он не имел при себе ни зажигалки, ни спичек, ему, разумеется, удобнее всего было взять коробок из держателя, прицепленного к колонке». Дэлглиш повертел в руках туфли и сказал: — Ручная работа. Есть причуды, от которых трудно избавиться. Мысы начищены, бока и каблуки потускнели и немного запачканы. Похоже, их пытались оттереть. Но следы грязи сохранились вот здесь по бокам и под левым каблуком. В лаборатории, возможно, обнаружат царапины.
Едва ли так выглядят туфли человека, проведшего день в Лондоне, если, конечно, он не ходил по паркам или по тропе вдоль канала. Но Бероун вряд ли мог прийти в церковь Святого Матфея по этой тропе; к тому же в церкви нигде нет следов того, что он чистил здесь обувь. Но это опять-таки теоретизирование в обгон фактов. Надо надеяться, что удастся выяснить, где провел Бероун свой последний день на этой земле.
В дверях появилась Кейт Мискин.
— Док Кинастон закончил свою работу, сэр, — сказала она. — Все готово, чтобы увезти тела.
10
Массингем ожидал, что Даррен живет в одном из многоэтажных жилых зданий, принадлежащих местному муниципалитету. Вместо этого, когда удалось-таки вытянуть из мальчика его настоящий адрес, оказалось, что его дом расположен на короткой и узкой Эдгвайр-роуд в окружении дешевых неопрятных кафе, которые держали преимущественно греки и выходцы из Гоа. Когда машина свернула на нее, Массингем вспомнил, что бывал здесь прежде. Именно тут они со стариной Джорджем Персивалем, когда еще оба служили «на земле» сержантами, купили как-то два отличных вегетарианских обеда навынос. Даже имена владельцев того кафе, экзотические и давно забытые, вспомнились теперь: Алу Гоби и Саг Бхаджи. С тех пор здесь мало что изменилось; это по-прежнему была улица владельцев мелких ресторанных заведений, кормивших таких же, как они сами, небогатых людей вкусно и дешево. Хотя было утро, самое тихое время суток, в воздухе уже витали ароматы карри и специй, напомнившие Массингему, что после завтрака прошло несколько часов, а пообедать в ближайшее время особой надежды нет.
На улице имелся только один паб, располагавшийся в высоком и узком викторианском здании, зажатом между китайской домовой кухней и индийским кафе в стиле тандури, — мрачно-непривлекательный, с приклеенным на окне небрежно нацарапанным меню, извещавшим на ломаном английском: «Сасиски с пурэ», «Сасиски и жаркое из капусты и кортошки с мясой», «Мяса печеная в тесте». Между пабом и кафе имелась маленькая дверь с единственным звонком и табличкой, на которой значилось только имя: «Арлин». Даррен наклонился, достал ключ, как оказалось, спрятанный у него в кроссовке, встал на цыпочки и сунул его в замочную скважину. Массингем последовал за ним по узкой голой лестнице. Когда они добрались до верха, он спросил:
— Где твоя мама?
Все так же молча мальчик указал на дверь слева. Массингем деликатно постучал и, не получив ответа, открыл ее.
Шторы были задернуты, но сквозь тонкую ткань проникал тусклый свет, и Массингем увидел, что в комнате царит впечатляющий беспорядок. На кровати лежала женщина. Он подошел и, пошарив рукой, нащупал выключатель ночника. Когда выключатель щелкнул, женщина недовольно заворчала, но не шелохнулась. Она лежала на спине, на ней не было ничего, кроме короткого запахивающегося пеньюара, из которого выпросталась покрытая сетью синих прожилок грудь, расплющившаяся поверх розового шелка как медуза. Тонкая полоска помады очерчивала открытый слюнявый рот, из которого при дыхании выдувался и опадал пузырь. Женщина тихо всхрапывала, и у нее булькало в горле, словно его перегораживала пленка. Брови были выщипаны по моде тридцатых годов: тонкие нарисованные дуги изгибались высоко над линией натуральных. Они придавали лицу, даже спящему, клоунски удивленный вид; впечатление усугубляли круглые пятна румян на обеих щеках. На стуле возле кровати стояла большая открытая банка вазелина, к кромке которой прилипла муха. Спинка стула и весь пол были усеяны разбросанной одеждой, а крышка комода, который, судя по установленному на нем овальному зеркалу, служил и туалетным столиком, сплошь покрыта бутылками, грязными стаканами, баночками с гримом и пакетами бумажных салфеток. Посреди всего этого бедлама нелепо выглядела консервная банка с веточкой фрезии, обвязанной аптечной резинкой. Нежный аромат цветка заглушался запахом виски и греха.
— Это твоя мама? — спросил Массингем.