— Да, вот уж подарочек так подарочек для прихода, святой отец, ничего не скажешь. Два мертвеца! Билли Кроуфорд у газетного киоска рассказывал. И один из них — старик Харри Мак?
— Боюсь, что так, миссис Макбрайд. Один из них — Харри Мак.
— А другой? Или полиция еще не знает, кто он?
— Думаю, с этой информацией следует подождать, пока не уведомят ближайших родственников.
— Но вы его видели, святой отец. Видели собственными глазами. И не узнали?
— Не спрашивайте меня об этом, миссис Макбрайд. Нужно подождать, пока полиция сама объявит.
— А кому понадобилось убивать Харри? Уж точно его убили не для того, чтобы поживиться тем, что на нем, бедолаге, было надето. Это ведь не самоубийство, правда, святой отец? Ну, знаете, такое, когда несколько человек убивают себя за компанию? Или полиция считает, что это сделал Харри?
— Они еще не знают, что произошло. Не стоит строить предположения.
— Нет, я в это не верю. Харри Мак не убийца. А вот тот, другой, про которого вы молчите, про которого никак не хотите говорить, наверное, мог. Харри был несносный вороватый старый черт, сквернослов, упокой Господь его душу, но совсем безобидный. Полиция не имеет права вешать это на Харри.
— Уверен, что они и не собираются. Это мог быть кто угодно. Кто-нибудь, вломившийся в церковь, чтобы ограбить ее. Или кто-то, кого сэр Пол Бероун впустил сам. Любой. Дверь была открыта, когда мисс Уортон пришла утром.
Он отвернулся к плите, чтобы она не заметила, как он покраснел от стыда и испуга, поняв, что имя Бероуна сорвалось-таки у него с языка. А уж она-то не пропустила его мимо ушей; кто угодно, только не она. И зачем он ей сказал, что дверь была отперта? Кого он старался приободрить, ее или себя? Да какая разница! Подробности все равно скоро станут известны, и покажется странным, что он так скрытничал, — странным и подозрительным. Но почему подозрительным? Разумеется, никто, даже миссис Макбрайд, не станет подозревать его. Со знакомым чувством безнадежности и отвращения к себе отец Барнс догадался, что говорит больше, чем следовало бы, в вечном своем стремлении расположить ее к себе, перетянуть на свою сторону. Это никогда не срабатывало, не сработало и теперь. Она не подхватила разговора о Бероуне, хотя он точно знал, что имя надежно запечатлелось в ее мозгу. Сидя напротив, он отлично видел торжество в ее хитрых маленьких глазках, слышал в ее голосе нотки мерзкого смакования.
— Кровавое убийство, похоже? Да, большой подарок для прихода. Вам бы церковь-то окурить надо, святой отец.
— Окурить?
— Ну или святой водой окропить. Может, моему Тому поговорить с отцом Донованом? Он наверняка даст нам святой воды из своей церкви.
— У нас есть своя, миссис Макбрайд.
— В таких случаях, как этот, нельзя рисковать. Лучше взять у отца Донована. Так надежнее. Мой Том может принести после мессы в воскресенье. Вот вам кофе, святой отец. Я сделала двойной. Вы ведь пережили страшное потрясение. Ничего удивительного.
Кофе, как всегда, был самый дешевый, растворимый. Двойной, он казался, пожалуй, еще более противным, потому что вкус проявился сильнее. На коричневой поверхности плавали, то сливаясь, то расщепляясь, несколько кружочков полупрокисшего молока. На ободке чашки виднелся след — скорее всего от помады, — и отец Барнс тихонько, чтобы миссис Макбрайд не заметила, развернул чашку другой стороной. Он знал, что может удалиться со своим кофе в относительный покой кабинета, но ему не хватало храбрости встать. К тому же уйти до того, как обе чашки окажутся пустыми, означало обидеть ее. В первый же свой приход она сказала ему: «Мы с миссис Кендрик всегда по-дружески выпивали по чашечке кофе, прежде чем я приступала к работе». У него не было возможности проверить, правда ли это, но традиция неискренне дружеских отношений была установлена.
— Этот Пол Бероун, он, кажется, бывший депутат? Потом вроде ушел в отставку. Помнится, я что-то такое читала в «Стандард».
— Да, он был членом парламента.
— И лордом? Вы, кажется, сказали «сэр»?
— Он был баронетом, миссис Макбрайд.
— И чего ж это он тогда делал в малой ризнице? Никогда не слыхала, чтоб нашу церковь посещали баронеты.