Выбрать главу

«У него перерезано горло, — сообщил комиссар. — Вероятно, его собственной рукой. Но есть еще и второй труп, труп бродяги. Похоже, дело обещает быть неприятным по целому ряду причин».

Его реакция на эту новость оказалась отчасти предсказуемой, а отчасти более сложной и больше выбивающей из колеи, чем он мог предположить. Человек, естественно, испытывает шок при известии о неожиданной смерти любого, даже случайного, знакомого и не сразу может в нее поверить. Дэлглиш испытал бы не менее сильное потрясение, узнай он, что Бероун умер от коронаротромбоза или погиб в автокатастрофе. Но в данном случае за потрясением последовало ощущение личной причастности, возмущения, опустошенности, а потом — приступ печали, не настолько тяжелой, чтобы назвать ее горем, но гораздо более острой, чем просто сожаление. Глубина этого чувства удивила его самого, однако оказалась недостаточной, чтобы он мог сказать: «Я не могу взять это дело. Я слишком заинтересован, слишком пристрастен».

Ожидая лифт, он убедил себя, что его заинтересованность в этом деле ничуть не больше, чем была бы в любом другом. Бероун умер. Его, Дэлглиша, работа состоит в том, чтобы выяснить, как и почему. Пристрастность же имеет отношение к работе, к живым, а не к мертвым.

Едва он успел выйти через крутящуюся дверь, как «ровер» с Массингемом за рулем въехал на пандус. Садясь на переднее сиденье, Дэлглиш спросил:

— Дактилоскопист и фотограф едут?

— Да, сэр.

— А лаборанты?

— Они послали старшего биохимика. Она будет ждать нас на месте.

— Тебе удалось связаться с доктором Кинастоном?

— Нет, сэр, только с его экономкой. Доктор летал к дочери в Новую Англию. Он всегда навещает ее осенью. Его рейс ВА-214 в 19.25 уже приземлился в Хитроу, но доктор, вероятно, застрял на Западном шоссе.

— Продолжай звонить ему домой, пока не застанешь.

— Доктор Грили может приехать, сэр. У доктора Кинастона после долгого перелета будет нарушение суточного ритма.

— Мне нужен Кинастон, с нарушением суточного ритма или без оного.

— Этому трупу все только самое лучшее? — поинтересовался Массингем.

Что-то в его голосе — некий оттенок иронии или даже неуважения — вызвало у Дэлглиша раздражение. «Боже мой, — подумал он, — неужели я проявляю излишнюю чувствительность в отношении этой смерти, еще не увидев труп?» Он молча пристегнул ремень безопасности, и «ровер» плавно выехал на Бродвей — дорогу, которую менее двух недель назад он пересекал, направляясь на встречу с сэром Полом Бероуном.

Глядя прямо перед собой, лишь отчасти воспринимая мир за пределами замкнутого комфорта автомобиля, почти не замечая, как руки Массингема поглаживают руль, как почти беззвучно переключаются скорости, как мелькают огни светофоров, он сознательно позволил своим мыслям отрешиться от настоящего, от гадания о том, что ждало впереди, и стал мысленным усилием восстанавливать в памяти каждый миг той последней встречи с покойным, словно оттого, насколько точно он сумеет это сделать, зависело нечто чрезвычайно важное.

3

Это случилось пятого сентября, он как раз собирался уходить со службы, чтобы отправиться в Брамсхиллский полицейский колледж, где начинал читать курс лекций для старшего командного состава, когда последовал звонок из приемной Бероуна. Его личный секретарь манеру говорить перенял у своего шефа. Сэр Пол будет весьма признателен, если коммандер Дэлглиш найдет несколько минут, чтобы повидаться с ним. Его устроило бы, если бы мистер Дэлглиш приехал прямо сейчас. Сэр Пол должен будет уехать на встречу со своими избирателями в палату[6] приблизительно через час.

Бероун нравился Дэлглишу, но условия встречи были для него неудобны. В Брамсхилле его ждали лишь после обеда, и он планировал использовать свободное время, чтобы по дороге на север Гэмпшира посетить шерборнскую церковь Святого Иоанна, а еще уинчфилдскую, пообедать в пабе близ Стратфилд-Сэй и прибыть в Брамсхилл так, чтобы успеть нанести обычный визит вежливости коменданту перед лекцией, начинавшейся в половине третьего. Ему подумалось, что он достиг уже того возраста, когда человек стремится к удовольствиям не так страстно, как в молодости, однако непомерно огорчается, если его планы срываются. В связи с созданием нового отдела в СИ-1 у него много времени ушло на утомительные и не всегда безоблачные предварительные переговоры, и теперь он с облегчением настроился на мирное созерцание в одиночестве алебастровых скульптур, витражей шестнадцатого века и внушающего благоговейный трепет убранства Уинчфилда. Впрочем, скорее всего встреча с Полом Бероуном не грозила отнять у него много времени, так что, возможно, его планы еще могли осуществиться. Он оставил дорожную сумку в кабинете, надел твидовое пальто, чтобы защититься от утреннего осеннего ветра, и отправился в министерство на метро, до станции «Сент-Джеймс».

Проходя через вертящуюся дверь, он в который раз подумал, насколько больше нравилось ему готическое великолепие старого здания Уайтхолла. Он знал, что оно бесило сотрудников, в нем было неудобно работать. В конце концов, его строили тогда, когда помещения отапливались угольными каминами, которые обслуживала целая армия прихлебателей, и когда горы рукописных документов, тщательно составленных легендарными министерскими чудаками, позволяли руководить событиями, контроль над которыми теперь требует трех отделов и пары младших секретарей в придачу. Это новое здание, безусловно, было шедевром в своем роде, но если архитектор ставил перед собой задачу воплотить идею сильной власти, смягченной гуманизмом, то Дэлглиш не был уверен, что он в этом преуспел. Здание больше подошло бы для международной корпорации, чем для гигантского государственного аппарата управления. Особенно недоставало Дэлглишу писанных маслом портретов, облагораживавших величественную парадную лестницу Уайтхолла. Его всегда занимало, как художники разного уровня таланта справлялись с задачей возвеличить заурядные и порой непривлекательные черты своих моделей, используя для этого чисто визуальный прием: облачая их в великолепные наряды и придавая пухлым лицам выражение сурового осознания собственной причастности к имперской власти. Хорошо хоть убрали фотопортрет принцессы-цесаревны, еще до недавнего времени украшавший главный вестибюль. Он куда больше подходил для витрины какого-нибудь парикмахерского салона в Уэст-Энде.

Его с улыбкой узнали на входе, однако тщательно проверили документ и попросили подождать сопровождающего, хотя ему не раз доводилось бывать в этом здании на разного рода совещаниях и он неплохо ориентировался в здешних коридорах власти. Теперь осталось совсем мало пожилых мужчин-сопровождающих из бывших, в последнее время стали нанимать женщин. Те «пасли» своих подопечных с приветливой материнской сноровкой, словно хотели внушить им, что помещение может выглядеть как тюрьма, но быть милосердным, как дом престарелых, и что они опекают посетителей исключительно ради их же пользы.

Наконец Дэлглиша препроводили в приемную. Парламент был еще на летних каникулах, поэтому здесь царила непривычная тишина. Одна пишущая машинка была накрыта чехлом, единственный клерк сверял какие-то документы без всякой спешки, которая обычно определяла стиль работы министерской приемной. Еще несколько недель назад атмосфера тут была совершенно иной. Дэлглиш не в первый раз подумал, что система, требующая от министров руководить своими департаментами, исполнять парламентские обязанности, а по выходным выслушивать жалобы избирателей, должно быть, рассчитана на то, чтобы важные решения принимались мужчинами и женщинами, уставшими до полного изнеможения. Она обеспечивала также их полную зависимость от вышестоящих должностных лиц. Сильные министры пока еще действовали самостоятельно; более слабые превратились в марионеток. Их это отнюдь не всегда расстраивало. Главы министерств искусно скрывали от своих кукол даже едва заметные подергивания за ниточки. Но Дэлглишу не нужен был собственный источник информации о министерских сплетнях, чтобы не сомневаться: Пол Бероун не имел ничего общего с этим вялым раболепием.

вернуться

6

Имеется в виду палата общин.