Глава 1. «Тайна»
I
Я всегда была как все. Среднего роста, средняя по успеваемости, волосы темные средней длинны. У нас в детдоме я вообще не отличалась никакими признаками от других таких же брошенных детей. Я боялась громких звуков, агрессивных одноклассников и совершить ошибку. Любила рисовать и не выделяться. И если бы кто-то сказал, что у меня есть тайна, то любой просто рассмеялся. Но она у меня была.
Год назад я поступила в местный колледж. И готовилась вернуться в свою квартиру, оставшуюся мне после смерти бабушки и стоявшую запечатанной десять лет — все время моего детдомовского детства. В прошлом месяце мне исполнилось 18, а значит я теперь должна была жить сама.
— Стрижева, тебя Никулин вызывает, — я сидела за партой и даже вздрогнула, когда внезапно дверь аудитории открылась и показалась секретарь директора, — сразу после этой лекции иди!
Руки похолодели. Неужели мои документы готовы? Мне сразу отдадут ключи? Уже сегодня? Я не была в квартире столько лет, что там осталось, да и, вообще, как теперь жить на одну стипендию?
— Вячеслав Романович, к вам можно? — я осторожно постучалась.
— Заходи, Женя, — директор колледжа был лыс, грузен, неопрятен, но добр. Пожалуй единственный человек, которому искренне было все равно на своих студентов. Тихо — вот и ладно, план учебный выполняется — ну, славно-славно!
Он сидел в кресле задумавшись и смотрел сквозь меня. Сначала пожевал губу, покряхтел и, повернувшись ко мне всем корпусом, тихо начал:
— Евгения, — и я сразу напряглась, — тут дело такое. Ты ж мать не помнишь, наверное? — вздох тяжёлый и даже не смотрит на меня, — а она у тебя есть! Была. Вот неделю назад умерла. Авария… Вот…
— Я …, - растерялась совсем и горло запершило, — Меня… она оставила бабушке в три года, как папа умер. Я совсем не знаю ее. Видела один раз, когда в восемь лет в детдом распределяли, ну после бабушкиных похорон. Она документы какие-то приезжала подписывать. Так что да, я не помню…
Он опять помолчал. Да и слушал как-то невнимательно. Видно было, что он не все сказал, что только собирался с духом:
— Ты, в общем, к другим родственникам едешь. Забирают тебя, Стрижева, в Москву! — и Вячеслав Романович так значительно посмотрел на меня и даже палец указательный вверх поднял, гордясь произведённым эффектом, — Вот ключи от квартиры, вот тут выписки все твои.
Он пододвинул мне папку с бумагами и связку ключей на железном колечке. Даже улыбался теперь с явным облегчением. Добрый дядька. Переживал за плохие новости.
— Я не хочу ни к каким родственникам. У меня никого нет. Мне уже восемнадцать и меня уже не могут удочерить или под опеку. Меня никто никогда не навещал, — мысли потоком носились у меня в голове, даже лоб заломило.
— Пу-пу-пу… пу-пу, — подул в губы Вячеслав Романович, — А у неё — была. Семья — муж и сын остались. Хотят тебе помочь. Хорошая семья, обеспеченная, известная, даже, я бы так сказал… Вот, видишь, как получается. Матери была не нужна, а им нужна. Мир не без добрых людей, Евгения!
И он, забывшись, положил свою руку поверх моей. Я дернулась, но не вскрикнула, не увидев в его глазах ни малейшего намёка на что-то большее, чем простое желание успокоить. Аккуратно вытащила руку из-под его тёплой и влажной ладони. Он, кажется, все равно смутился и снова отвёл глаза.
— Пантелеев Сергей Михайлович — муж покойной. Просил все подготовить для твоего переезда, в кратчайшие сроки. Приедет к тебе сразу по адресу, — тут директор постучал по папке, — В шесть вечера. Тебя хочет в университет в Москву определить. Проживание, поддержка на первое время. Возможностей у него — во сколько! — и Вячеслав Романович широко развел руками и снова довольно посмотрел на меня, — Это твой шанс, Женечка! Знаешь, как говорят: дают — бери, а бьют — беги!
Он засмеялся, а я скривилась от такой грубой банальщины. Но ключи с документами взяла. И молча вышла.
Квартира, конечно, представляла собой жалкое зрелище. Темная и маленькая с отлетевшей плиткой в туалете и разводами от протеков частых затоплений соседей. Обои, старые и выцветшие, отклеились по углам и висели свернутыми и пожелтевшими, как древние рукописи. Ржавые батареи, плесень. Но хуже всего был запах. Чего-то затхлого и мертвого, ударивший в нос сразу, как только скрипучая дверь запустила меня в узенький коридор.
Сказать, что я расстроилась — это ничего не сказать. Все тяготы дня вмиг навалились на меня и так скрутило, что я села на продавленный диван и расплакалась. Глаза девочки со старых фотографий, развешенных по стенам моей бабушкой, мои глаза! — я не могла спокойно в них смотреть. Та девочка ещё не знала, ни мерзостей детдома, ни лишений и наказаний, которые были неотъемлемой частью воспитания сирот. Мне было стыдно и горестно от того, что я вообще не представляла, как мне со всем справиться.
Очнулась, когда диванная пружина, уже так сильно впилась в бок, что было невозможно сидеть. Я твёрдо пообещала себе, что если только этот мамин муж окажется, не проходимцем, а хоть сколько-нибудь приличным человеком, принять это предложение и переехать. Девочка с фотографий должна попробовать стать счастливой. Я ей это должна. Я решительно направилась открывать окна.
Уборка уже подходила к концу. И я пятилась спиной вперёд к коридору, домывая пол первой попавшейся тряпкой, когда услышала за спиной лёгкое покашливание.
— Извините, — Евгения?
Я обернулась. Неужели уже шесть? За мной с интересом наблюдал немолодой мужчина в двубортном темно-синем костюме. Он брезгливо, бегло осмотрел комнату и, кажется, даже смутился. Попытался растянуть губы в какую-то понимающую, снисходительную улыбку. Я сразу же вспыхнула и почувствовала, что щеки залила краска.
— А вы Сергей… Сергей…, - я проклинала свою забывчивость.
— Михайлович, — ласково помог он мне. Я отметила приятный глубокий голос. Он, кажется, вполне справился с первым впечатлением презрительного разочарования и его серые стальные глаза сосредоточенно следили за мной, — Звонок не работает, Женя. И дверь не заперта… Тебе, наверное, уже передали о несвоевременной кончине твоей мамы?
Он так и сказал — кончине. Мне захотелось, чтобы он никогда не приходил и одновременно слушать его дальше. Поэтому я молчала. А его это и не сбило вовсе.
— Я знаю, что вы не были близки, — продолжил Сергей Михайлович, как ни в чем не бывало, — но, тем не менее, терять — это всегда не просто. Я надеюсь, что ты с таким же уважением отнесёшься к утрате, которую сейчас переживаем мы с сыном.
Все было сказано весомо и даже как-то строго.
— Конечно, — я не стала возражать.
— Я здесь проездом. В Тамбове нужно было решить некоторые вопросы. Люди, выбравшие мою, так сказать, стезю не могут себе позволить даже погоревать в рабочее время. Но этому я даже рад. Я сам хотел тебя увидеть. Поездка была, как нельзя кстати. Поэтому — сразу к делу. В память о твоей матери, мне хотелось бы, помочь тебе устроиться в большом городе. Ты увидишь, как огромен и разнообразен мир. Преимущества столичного вуза, проживание с регистрацией, и мою протекцию, а если будут успехи, то и стажировку в моем департаменте. Думаю, что тебе хотя бы стоит попробовать и сравнить.
— Это все, — он обвёл рукой комнату, и снова на губах появилась неприятная, обидная усмешка, — не то, что должно окружать такую милую молодую девушку. Твоя мама точно знала, что отсюда нужно бежать. Будущее нельзя построить на таких руинах. Регион бедный, на таком будущем можно сразу поставить крест. Думаю, что ты — Женя, умная девушка, и сама все это видишь.
Под конец его речи я уже еле дышала от обиды.
— И теперь вы, в память о сбежавшей умной маме предлагаете мне пожить у вас в качестве кого? Вам-то зачем такая благотворительность? — я смотрела прямо и хотела ответа. Мне было даже все равно, если бы он разозлился, развернулся и прямо сейчас ушёл.
— Ну, это не совсем благотворительность, — Сергей Михайлович засмеялся, кажется, ему даже понравилась моя честность, — Девочка, я забыл, как ты ещё молода, чтобы шире смотреть на вещи. Ты обиделась на правду, но не стоит! Через полгода наш семейный адвокат подготовит все бумаги, и ты сможешь вступить в наследство. Ты не будешь жить бесплатно или за мой счёт, получишь деньги — сможешь все вернуть. И там не так мало, как, например, эта убогая квартира, в которую нужно вложить еще две ее стоимости, чтобы как-то жить. И я не хотел тебя обижать, поверь Женя. Пока я предлагаю помощь, которую больше так безвозмездно ты нигде не получишь. Мне незачем тебя обманывать, но могут найтись другие люди, которые тебя запросто облапошат ещё до вступления в право наследования, — тут он улыбнулся мне ласково, почти отечески. Приблизился, но не дотронулся до меня, как будто знал, что меня нельзя касаться. И когда я это поняла почему-то защемило сердце, — Мне не нужна шумиха в прессе и громкие разбирательства на телеканалах, о том, как падчерица Пантелеева нарвалась на мошенников и влезла в долги ещё и превышающие будущие выплаты, — дальше все сказано было уже жестко, как удар под дых, — Твоя история, рассказанная журналюгами, вызовет ненужный резонанс. А моя репутация мне очень дорога. Давай так: я прослежу, чтобы получила все причитающееся тебе от матери, а ты получишь свою долю и делай тогда, что хочешь.