Представляете себе, что приходит ко мне Володя — он и не он. Или Ося — он и не он. Я просто больна после этого фильма, таким возможным кажется этот бред.
От вас много приветов в последнее время. Капицы звонили, заедут, как только поправится Петр Леонидович. Он простудился в дороге.
Все очевидцы полюбили вас — и Вася, и Капицы, и Плучеки.
Переедем в город 16-го, е. б. ж. Ровно 4 месяца без единой ночевки в Москве. Устала хозяйничать. Вернее — надоело. Но едим вкусно, интеллигентно. Выручают и твои супы, Элик. Полы, посуду, белье моет сторожиха. Она же чистит картошку.
Жаль уезжать отсюда, но стосковались по «обслуге».
Вася написал сто с лишним страниц воспоминаний. Тут и грустное, и смешное. Читает нам.[193]
Говорят, в Гендриковом всё остается по прежнему. В Луб.[янском] проезде предполагается пышная экспозиция.
Луэлла и все вам кланяются.
Крепко, крепко целуем вас, дорогие.
Ваши
Когда выйдет твоя книга?
Еще целуем.
Э. Триоле, Л. Арагону в Париж (Москва, 26 декабря 1968)
Элик — Арагоша, дорогие!
Желаем вам, чтобы Новый год был лучше старого, високосного.
Вы, вероятно, получили книгу воспоминаний единомышленников Володи.[194] Я по настоящему огорчаюсь и плачу. Следующая картина — обвинение в чем-нибудь уголовном: в ограблении банка? Это был бы наилучший вариант.
Я всё больше глохну. Плохо стала слышать в театре даже из 1-го ряда. Даже то, что говорят по телевизору. Меня это мучает. Зато давление всё время повышенное — пью лекарства. Очень плохо сплю. Но всё это — в старом году, а в Новом все будет отлично!!!
Вася не знает, за что взяться и пока что пишет очень интересные воспоминания. А маленький Вася с утра до поздней ночи на студии — монтирует новогодний номер.
Новый год будем встречать вероятно вчетвером с Майей и Робиком. Все встречают либо в Клубе писателей, либо в своем квартале — в новогоднюю ночь трудно с такси. Многие встречают за городом — Слуцкие, Плучеки, Паперные…
Как вы оба себя чувствуете? Отдохнули ли на мельнице после Гонкуров и базара? Какая у вас погода?
Простите за вялое письмо, но рука не хочет писать — устала, устала, устала… Не рука устала, а я устала. Видно, слишком долго живу…
Целуем вас и обнимаем очень крепко, родные наши.
Э. Триоле, Л. Арагону в Париж (Москва, 20 апреля 1969)
Элик наш! Арагошенька!
Сейчас съездили в Переделкино. Там Васин племянник с приятелем красят наши полы. Завтра начинают топить… На дворе тепло, но обещают еще холода. Во всех случаях к 1 мая надеемся переехать.
Меня продолжают мучить. Очень очень устала! Снятся тяжелые сны, в которых я убеждаю подонков, что в этих статьях врут и врут.[195] Что всё было не так… Вот до чего дело дошло — подкосились у нервов ноги… всё таки…
28-го день рожденья Васи. Устроим чтение его воспоминаний. Интересные и очень уж милые и, вообще, если б не он…
Целуем вас обоих и любим, и скучаем всё больше.
Э. Триоле, Л. Арагону в Сен Арну-ан Ивелин (13 октября 1969)
Элик! Арагоша!
Твои стихи, Арагошенька, такие, что каждую строчку хочется поставить эпиграфом к рассказу о своей жизни. Я наплакалась над ними…
У Васи было два припадка. От этого лезут на стены. Вышел камушек, он принимает (неаккуратно очень) профилактические лекарства и мы надеемся, что дело этим ограничится.
Про Татьяну можете всем рассказывать. Я только обещала корреспонденту[196] «не публиковать, не цитировать, не называть его имени». Он показал ей первую огоньковскую статью. Она даже не захотела дочитать ее. Сказала, что всё неправда, что она не понимает кому это нужно, кто этим занимается. Вероятно, просто хотят повредить Лиле Брик. И еще она сказала, что ей в голову не могло прийти вернуться… И т. п… Корреспондент послал экземпляр в Музей и экз. в Институт по изучению Америки, поставив им те же условия. В Музее директорша прочла этот документ всем сотрудникам. Людмила говорят, валялась в истерике… Кто-то ей рассказал…
195
Статьи В. Воронцова и А. Колоскова «Любовь поэта» и «Трагедия поэта», опубликованные в «Огоньке»
196
Речь идет о реакции Татьяны Яковлевой на статью В. Воронцова и С. Колоскова «Любовь поэта», послужившей сигналом к кампании травли Л. Ю. Брик в советской печати. Корреспондент — Генрих Боровик.