На неопределенный, но всегда один и тот же мотив (если Маяковскому загораживали свет, когда он рисовал, или просто становились перед самым его носом):
Мадам, отодвиньтесь немножко! Подвиньте ваш грузный баркас. Вы задом заставили солнце, — а солнце прекраснее вас… (Саша Черный, «Из „шмецких“ воспоминаний»)Часто спрашивал заинтересованно и недоуменно:
Отчего на свете столько зла И какого вкуса жабье мясо? (Саша Черный, «Квартирантка»)Популярна была и с чувством пелась и долго продержалась песня:
Погоди, прэлэстница, Поздно или рано Шелковую лестницу Выну из кармана! (Козьма Прутков, «Желание быть испанцем»)Когда Маяковский пел это, мы были совершенно уверены, что он слегка влюблен.
Часто пелись частушки:
Я голошее не ношу, берегу их к лету, а по правде вам скажу, — у меня их нету. Ты мой баптист, я твоя баптистка. Приходи-ка ты ко мне баб со мной потискать.Часто песенка Кузмина в ритме польки:
Савершенно непонятно, почему бездетны вы? * * *Маяковский любил ранние стихи Василия Каменского, особенно:
«Сарынь на кичку!» Ядреный лапоть Пошел шататься По берегам. «Сарынь на кичку!» В Казань! В Саратов! В дружину дружную На перекличку, На лихо лишнее врагам! («Степан Разин»)Когда приехали в Петроград Пастернак и Асеев и прочли Маяковскому стихи, вошедшие потом во «Взял», Маяковский бурно обрадовался этим стихам.
Он читал Пастернака, стараясь подражать ему:
В посаде, куда ни одна нога Не ступала, лишь ворожеи да вьюги Ступала нога, в бесноватой округе, Где и то, как убитые, спят снега. («Метель»)И асеевское:
С улиц гастроли Люце были какой-то небылью, казалось — Москвы на блюдце один только я неба лью. («Проклятие Москве»)Маяковский думал, чувствовал, горевал, возмущался, радовался стихам — своим, чужим ли. В те годы Маяковский был насквозь пропитан Пастернаком, не переставал говорить о том, какой он изумительный, «заморский» поэт. С Асеевым Маяковский был близок. Мы часто читали его стихи друг другу вслух. В завлекательного, чуть загадочного Пастернака Маяковский был влюблен, он знал его наизусть, долгие годы читал всегда «Поверх барьеров», «Темы и вариации», «Сестра моя жизнь».
Особенно часто декламировал он «Памяти Демона», «Про эти стихи», «Заместительница», «Степь», «Елене», «Импровизация»… Да, пожалуй, почти всё — особенно часто.
Из стихотворения «Ты в ветре, веткой пробующем…»:
У капель — тяжесть запонок, И сад слепит, как плес, Обрызганный, закапанный Мильоном синих слез.Из стихотворения «До всего этого была зима»:
Снег все гуще, и с колен — В магазин С восклицаньем: «Сколько лет, Сколько зим!»«Не трогать» — всё целиком и на мотив, как песню, строки:
«Не трогать, свежевыкрашен», — Душа не береглась. И память — в пятнах икр и щек, И рук, и губ, и глаз.На тот же мотив из стихотворения «Образец»:
О, бедный Homo Sapiens, Существованье — гнет. Другие годы за пояс Один такой заткнет.Часто Маяковский говорил испуганно:
Рассказали страшное Дали точный адрес.И убежденно:
Тишина, ты — лучшее Из всего, что слышал. Некоторых мучает, Что летают мыши. («Звезды летом»)Все стихотворение «Любимая — жуть!» и особенно часто строки:
Любимая — жуть! Если[45] любит поэт, Влюбляется бог неприкаянный. И хаос опять выползает на свет, Как во времена ископаемых. Глаза ему тонны туманов слезят. Он застлан. Он кажется мамонтам. Он вышел из моды. Он знает — нельзя: Прошли времена — и безграмотно.Он так читал эти строки, как будто они о нем написаны. Когда бывало невесело, свет не мил, он бормотал:
Лучше вечно спать, спать, спать, спать И не видеть снов. («Конец»)Добрый Маяковский читал из «Зимнего утра» конец четвертого стихотворения:
Где и ты, моя забота, Котик лайкой застегнув, Темной рысью в серых ботах Машешь муфтой в море муфт.Из «Разрыва» особенно часто три первых стихотворения целиком. И как выразительно, как надрывно из третьего:
…Пощадят ли площади меня? О![46] когда б вы знали, как тоскуется, Когда вас раз сто в теченье дня На ходу на сходствах ловит улица!