Ещё две причины: местность разорена — торговать не с кем. И — не сезон: купеческие караваны ходят по высокой воде. Вот пройдут обложные дожди, вода в реках поднимется — тогда…
Заключённый между Боголюбским и Ибрагимом мир предусматривает ограничение по сроку пребывания иностранцев на их землях — должны уходить. И обмен рабами — должны вывозить. Я уж не говорю про обещанное мне — «всё, чего душа пожелает».
Но… «высокие договаривающиеся стороны» не спешат выполнять принятые на себя обязательства.
С обрыва было хорошо видно, как большой караван из десятка плавсредств, все — большие лодки типа «рязаночек» или «смоляночек» с здоровенными дощаниками «на прицепе», постепенно сходит со стрежня Оки, нацеливаясь, явно, на нашу хлипкую пристань. И кого ж это принесла нелёгкая?
Народ резво разбегался по местам согласно боевому расписанию. На пляже заливали коптильни и сушильни, убегая в устья оврагов. Рядом со мной оказался встревоженный Николай:
— Купцы? Не, не купцы. Ушкуйники? Шиши речные? Дружина чья? Не… Это… это ж…
На передней лодии подняли и развернули стяг. Он поболтался, заполоскал на ветерке, развернулся. Белый стяг с красным рисунком посередине. А рисунок…
— Ваня! Мать ити! Ёдрить же ж! Это ж… наши! Это ж — лист рябиновый!
Да. На стяге различим красный рябиновый лист. Так, как я его когда-то нарисовал. Как ставили тавро на моих изделиях в Рябиновской вотчине: непарноперистый, с 11 почти сидячими, продолговатыми, остропильчатыми, листочками, черенком вверх.
Мы кинулись вниз. Мы — все. Забыв о дисциплине, о предосторожностях, о возможности хитрости, уловки…
Ну я-то — понятно. Меня так трясло последние дни от предчувствия неизбежного краха. А остальные-то чего? — А остальные — тоже люди. Со своими предчувствиями, страхами и радостями.
На передней лодке торчала характерная, слегка сутулая фигура Якова. А дед где…? Я уже различал множество хорошо знакомых, родных, милых… Но прежде чем лодейка с Яковом ткнулась в деревянный настил, аккуратно «припарковав» дощаник к песку пляжа, со второй лодки что-то здоровенное бухнуло в воду. И, вздымая водопады брызг, скачками кинулось к берегу, ко мне, прямо на грудь, сбило с ног…
Курт! Волчара ты мой единственый! Как же я по тебе соскучился! Как же без тебя почти год прожил! Ух и заматерел же! Да не лижись ты! Мокрый же весь! Ну-ну, я не обижаюсь, я очень тебе рад.
Волчище-зверище. Ой ты какой. Красивый, зубастый, могучий! А умный какой! Лучший. Мой. Мы теперь вместе. У нас теперь всё получится. Талисман ты мой серый. Сродственник. Р-р-р… Дай мне с людьми тоже поздороваться. Не уходи — мы ещё пройдёмся по округе, пометишь эту землю. Чтобы никто не вздумал. Я тебе интересные места покажу. А ты — мне. Но сперва — люди.
Тут на меня с двух сторон запрыгнули ещё двое, непрерывно вскарабкиваясь повыше, отталкивая друг друга, они принялись вразнобой вопить сразу в оба моих уха:
— А мы шли… а он говорит… а я ему ка-ак… а Гапка меня ка-ак…
— Ольбег, Алу! Ребятки! Завалите же! Оглушите! Я рад вас видеть. Вы мне все истории расскажите. Про все ваши приключения. Подробно-подробно. Но дайте и с другими поздороваться.
Ребятишки засопели. Подождали, выжидая — кто первый слезет. Потом дружно соскользнули с меня. А я подошёл к Якову.
Хоть я сын боярский, хоть Воевода Всеволжский, хоть царь персидский — он ко мне бежать бегом не будет.
А вокруг, на лодиях, на дощаниках, на берегу уже — столько лиц! Радостных, улыбающихся, смеющихся, озабоченных, нахмуренных… но всё равно — радостных! Мои пришли… Наши… О! А вон Гапа улыбается! А вон Фриц каким-то мальчишкам выговаривает, чтобы чего-то из утвари не поломали. Вон тех, рядом — я не знаю. Или после меня в Пердуновку пришли, или дорогой к каравану пристали. О! «Деды мазильные». Смотрят искоса, низко голову наклоня. А дальше Горшеня просто лыбится! Ну совершенно бессмысленно, но от души.
Оп-па… А это… Это Домна встала. Всё, абзац. В смысле — конец сомнениям. Если во Всеволжске будет стоять Домна, вот так — уперев руки в боки — Всеволжску — быть. Все будут накормлены, напоены, умыты, воспитаны, уши надраны и спать положены.
— И чего тут делать? За тыщу вёрст притащились, а здеся ничего нет. А с кузни сорвали. А тута только гора эта. Глупая.
— Прокуеще, ты опять злобствуешь? Это не гора глупая, это ты… не сообразил ещё. Ты жидкое железо видел?