— Совет дам. Заранее во избежание. В Муроме — продай полон сразу. Хоть — кому, хоть — почём. А на другой день скажешь купцам, будто только вспомнил: Воевода Всеволожский лодей с невольниками не пропустит.
— Это почему это?! Тебе велено держать Стрелку, чтобы никакого ущерба торгу не было, чтобы купцы ходили свободно, безбоязненно, безданно-беспошлинно.
— В твоей сентенции, княже, произведены две маленькие замены. Слова «свободно» в «Уставе об основании…» — нет. Я его в Янине сам старательно вычеркнул. А слово «добрые» в выражении «купцы добрые» — ты потерял. Так вот: рабов, холопов, роб, робичей… на Стрелке нет. Всяк человек здесь — вольный. Поэтому все невольники, вступив на эту землю — вольными станут. А они — ступят. Мимо купцам не пройти. Потому что мне надлежит проверить: купцы они добрые или шиши речные.
Живчик покрутил головой, пытаясь уложить в мозги принципиально новую для «Святой Руси» концепцию — «территория свободы».
Напомню: все, начиная с самых первых ещё с Византией, русские международные договора предусматривают выдачу беглых рабов. «Русская Правда» требует этого во всех русских землях — безусловно. «Привилегия убежища», распространённая на Западе, предусматривающая предоставление юридическому лицу, обычно — церкви или монастырю, права не выдавать беглых рабов или преступников — на Руси отсутствует. Классика получения личной свободы в Европе: если в течение года и одного дня беглец не будет возвращён своему господину — он становился свободным, знаменитый немецкий принцип: «воздух города делает свободным» — не у нас.
Есть два исключения.
Отбитый назад русский полон, не всегда, но часто — ещё не считается рабами. Тут куча деталей: кто отбил, у кого, по какому поводу… Например: берендеи, исполняя свою службу киевскому князю, бьют половцев, отбивают русский полон, но не освобождают даже по прямому приказу сюзерена. Поход — служба, полон — добыча. Нужны отбитые полоняне — выкупи.
Второе: статья в «Правде» позволяющая закупу уйти в княжий суд с жалобой на хозяина без согласия самого хозяина.
Всё.
Над всей «Святой Русью» и даже за её пределы простирается непробиваемая плита законов, властей, обычаев, удерживающая рабов — во власти их хозяев. «Гнёт» — не только булыжники, которыми нагружают крышку в бочке квашеной капусты. Это ещё и вековечный элемент социальной системы «милого сердцу отечества».
Сплошная, везде давящая, плита. И вдруг — дырка. Всеволжск. Что вызывает раздражение. И создаёт вытекающие из этого… ух ты какие! — последствия. Как немедленные, так и отложенные.
А сказать:
— Тьфу! Сгинь нечистая сила! Вот я тебя! Мечом добрым в кусочки мелкие…
Нельзя. Поскольку — «не-Русь». Поскольку — по «Уставу о основании…». Под котором и его, Живчика, личная печать стоит. И крест он сам на то целовал.
Конечно, ежели сильно припрёт… сам — поцеловал, сам — рас-целовал. Но там же и Боголюбский с Ибрагимом отметились. И дяде Глебу Рязанскому, аспиду ядовитому, интересно бы что-нибудь такое вставить. Из остренького для размышления…
Живчик светло и одухотворённо улыбнулся. Недоумение его перешло в размышления и мечты. Давние, выстраданные, взлелеянные. Сладостные. О том, как он дядю… лошадиной длинной мордой в…
Рано ещё. Вернёмся к конкретике текущего момента.
— Дело-то нехитрое, княже. Вернулся, скинул полон. Тут сотни полторы голов. С полтыщи гривен — ты получишь. Утром говоришь насчёт Ваньки плешивого. Про этого… «конюха солнечного коня» с колом в заднице — купцы уже от твоих людей услышат. На себе проверять… охотников не сыщется. Погода портится, купцам в Муроме сидеть — не с руки. Через день-два-пять возьмёшь у них полон, и этот, и прежний, за четверть цены. Потом распродашь вверх по реке. Хоть в Рязань, хоть во Владимир. Кипчаки, гречники, новгородцы, рязанцы, владимирцы — возьмут помаленьку.
Выдернутый из сладкой пелены грёз о множестве крупных и мелких гадостей, которые возможны с моей помощью, уж коли я «отморозок безбашенный», на «Правду» плюющий…, Живчик тяжко возвращался к «прозе жизни»:
— Полон держать… Кормить надо. Холодает — дохнуть начнут. Вверх тащить — тяжело да медленно…
— Тебе виднее. Только вниз с рабами — хода больше нет. Никому. Так и скажи у себя.
Ишь как вскинулся. Я ему «укорот даю» — волю его «укорачиваю». Тамошние купцы ведь спросят:
— А ты что ж, княже? За беззаконие такое — Ваньке-ублюдку юшку не пустил?