Вернее всего... попался бы вместе с остальными, тогда продаваемыми, к берладникам. Уж они бы позабавились... Порвали бы малолетку в клочки. Шкурку мою серебряную на сувениры разобрали. Потом - сепсис. Или - понос. И вслед за Базаровым. Только на могилку никто не придёт. Ввиду отсутствия могилки.
Мда... точка бифуркации. В жизни моей и, надеюсь, "Святой Руси".
"Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем г...".
Потомки, вы уже ощутили благоговейный трепет? От моей попочки? Не нынешней, обмозоленной об седло тысячевёрстным маршем, а тогдашней, беленькой, покрытой нежнейшей, только что наросшей заново, кожицей.
Благоговейте и восторгайтесь. Ибо если бы она не была такая... увлекательная, то вы бы продолжали рыться в "окаменевшем г...". Только не в окаменевшем, а в свежем, своём собственном. Но тоже - средневековом.
Виноват, не прав: я пытаюсь присвоить славу, мне не принадлежащую. Ни задница, ни, к примеру, гипофиз с поджелудочой, моими не являются. Всё - отечественное, туземное, святорусское. Тело носителя.
Моих заслуг тут... стараюсь дарёное не портить.
Ничего нового, как у всех: наградили родители наследственностью и хоть ты водку пей, хоть гири жми - из коридора возможностей... Но сколь много интересного в каждом коридоре...!
Глава 564
Теперь на этом столе не лежит грудью, прижатый мощной хозяйской дланью, тощий лысый подросток, переполненный страхами и надеждами, а стоит ларец. С мощами Св.Климента. Замена... не эквивалентная. А на моей лежанке валяется епископ Черниговский. С "невинным", вероятно, анусом, но тоже... физически пострадавший. С всклоченной бородой, царапиной через щёку и полу-оторванным рукавом подрясника. Замена... аналогично.
Замена на поле. В смысле: во флигеле в усадьбе киевских Укоротичей.
Раз так, надо и игру менять. Психо-секс на полит-псих.
-- Да уж, Антоний, видик у тебя... не архиерейский.
Злой мрачный взгляд из-под густых седых бровей. Старец иконописнутый. Длинный прямой нос, худое лицо. На висках - старческие впадины, пятна пигментации на руках. Ходячий раритет эпохи "топтания мамонтов".
-- Холопей своих уйми. Чтобы на людей не бросались.
Крепок. Инкогнито рухнуло, но не взволновало. Надеется на особое отношение? Из-за сана? Из-за общего знакомого, Ионы?
-- Антоний, а ведь ныне и ты мой холоп. Я тебя полонил, с боя взял. Ты бы встал, что ли, да постоял в почтении. Пока господин твой не соблаговолит позволить присесть.
-- Стар я. Перед сопляком тянуться да выкланиваться.
Плохо. Не адаптивен. Положение изменилось, а он гонит по накатанному, по-архиерейски. Эскалация враждебности, в которой он гарантированно проигрывает.
-- Старость - дело поправимое. Велю утопить тебя в выгребной яме. Пузыри будешь пускать аки младенец.
Если он решил умереть, то надо быстрее с ним кончать и переходить к следующему варианту. "Мёртвые - к мёртвым, живые - к живым". "Мёртвые" - душой. Телесное состояние надлежит привести в соответствие с душевным.
Я потыкал лежащего на моей (моей?! - факеншит!) лежанке старика посохом.
Как забрал из-под Константина-митрополита, так и таскаю. Когда у Алу во дворе с кыпчаками сцепились - кинул в сугроб. Начали выезжать - торчит. Блестит, каменьями своими сияет. Никто "ноги" не приделал. Даже странно. Хотя... мы ж как раз там головы и рубили за куда меньшее с "приделанными ногами".
Пришлось снова в руки брать. Так и ношусь с изукрашенной палкой. Как дурак с писанной торбой.
-- Кровь! Кровь святого мученика на пастырьском посохе его! Константин ныне пред престолом Всевышнего обретается! По молению праведника обрушит Отец Небесный гнев свой на тебя! На язычника, в мерзости пребывающего! В грехе торжествующего! В нечестивости похваляющегося!
Старец ухватил посох, таскал и дёргал в разные стороны. Глаз горит, борода вздыблена. И хватка, как я чувствую, у него не слабая. Ну я и дёрнул. Епископ сделал кувырок. С кровати на горшок.
Виноват: на коврик. Горшок был там прежде.
-- Кончай кликушествовать. Я сегодня Киев брал, Софию грабил, кыпчаков рубил... Притомился. Шутки твои - не смешные.
Внимательно осмотрел верхушку посоха. Поковырял чуть подсохшую кровь.
-- Стар ты стал, Антоний. Кровь страстотерпца за веру христианскую от крови поганого отличит не можешь. Мы там головы мятежным кыпчакам рубили. Вот одна и откатилась, замарала. А ты - кровь мученика... отец небесный... Фигню всякую городишь. Я про тебя лучше думал. Вставай, поговорим, дело есть.
Последняя фраза возбудила любопытство. Не дождавшись помощи по подъёму - ещё чего, я архиереев домкратить не нанимался, был бы нормальный человек, а то... ему бог помогает - пусть туда и просит, Антоний, стеная и вопия, в смысле: матерясь и кряхтя, воздвигся и усадился. Напротив меня, за тот, столь памятный мне, стол.
-- Кушать хочешь?
-- Сказывай.
Ну и дурак. Есть и спать под конвоем - нужно всегда. А то потом... могут не дать.
-- Сказываю. Ты сегодня коронуешь Боголюбского.