Они успели как раз. Только подъехали, как из метро вышла Лена. И снова все повторилось. Ожидание трамвая и гонка по заснеженным улицам Соколиной Горы. И снова ожидание, теперь уже на Лениной остановке. Опять трамвай. Вот Лена, вот Никитин и Самохин.
Быков загнал машину в соседний двор. И Данилов вышел. Пройдя через заваленную снегом детскую площадку с поржавевшими качелями и полуразобранными на дрова грибками, он свернул к двухэтажному дому с аркой, пересекая путь Лене и ее спутникам.
Лена шла, почти бежала впереди, и они тоже прибавили шаг. Вот она пересекла улицу, минуя сугробы, шагнула на тротуар, вот подошла к кирпичному дому с аркой. Скрылась в ней. Они вошли следом.
Никитин сразу узнал его. Высокий парень в кожаном пальто с меховым воротником и серой пушистой кепке стоял рядом с Леной. Никитин напрягся для прыжка…
– Ни с места! – крикнул Самохин. – Милиция!
И тут случилось неожиданное. Парень выхватил пистолет, развернул Лену, закрывшись ею как щитом, и приставил ствол к голове девушки.
– Стоять! – хрипло крикнул он.
Лена почти висела у него на руке – безвольно и расслабленно.
– Ты чего, мужик? Чего? – под дурачка затараторил Никитин, медленно, шажок за шажком, приближаясь к нему.
– Стой. Я крови не хочу.
– Ты чего, чего?
– Стой! Бросайте оружие и отходите к стене. Иначе…
Пистолет в его руке ходил ходуном, глаза были бессмысленно пусты от страха. И Никитин понял, что от глупого ужаса этот человек вполне может надавить на спусковой крючок. Он вынул из кармана «ТТ» и бросил его на землю. Бросил и отошел. Самохин сделал то же самое.
Он посмотрел на часы. Лена с сопровождающими давно уже должна была пройти. Значит, что-то случилось. Возможно, что-то задержало их.
Он зашагал к арке.
Артист отпустил Лену, и она осела прямо в снег. Держа пистолет наизготове, он подошел к брошенному оружию.
«Наклонись. Ну наклонись, сука», – мысленно просил его Никитин. Он напряг ноги и весь стал как сжатая пружина, готовая расправиться стремительно и сильно. Артист подвинул ногой его пистолет к себе.
И тут Никитин увидел Данилова.
Он сразу же оценил обстановку. Девушка лежала на земле, в снегу валялись пистолеты, а этот хлыщ в коже пытался ногой подтянуть к себе «ТТ».
Данилов вскинул пистолет и выстрелил. Под аркой выстрел прозвучал ошеломляюще, пуля ударила у ног Артиста. Он вскрикнул, обернулся на секунду. Всего на секунду. И Никитин прыгнул. Прыгнул и сбил его на землю. Отлетел в сторону пистолет.
Баранов пытался вырваться. Но что он мог сделать против Никитина?
Щелкнули наручники.
– Эх, дать бы тебе в глаз. – Никитин длинно выругался, Самохин и Данилов поднимали Лену.
Ревя мотором, под арку влетела эмка.
– Что? – крикнул Быков.
– А, ничего, – достал пачку «Беломора» Никитин, – последние папиросы сломал из-за этой падали.
На столе лежали вещи, отобранные у Баранова. Пистолет «чешска-зброевка», модель «В», калибр 5,6, замысловатый нож, выполненный в виде лисички. Морду плексигласового зверька почти закрывала кнопка. Нажал – и пружина выкидывает узкое лезвие. Паспорт. Сложенная вчетверо бумага-броня. Удостоверение Москонцерта, где написана должность – артист. Данилов развернул броню. Бланк, печать. «Освобожден от призыва в армию по май 1944 года артист Москонцерта Баранов Евгений Петрович как участник фронтовых бригад». Подпись, печать. Все на месте. Только никому в Советском райвоенкомате не известен был гражданин Баранов 1919 года рождения. Там стояла отметка – выбыл в эвакуацию.
Еще лежали на столе деньги. Десять тысяч. Две пачки дорогих папирос. Записная книжка. И конверт местного письма, наполовину оторванный, но адрес на нем сохранился: Колпачный пер., дом 7, кв. 23. Латовой В.Р. для Баранова.
И еще одну вещь нашли в кармане пальто Баранова, «Голубень», сборник стихов Есенина.
Данилов прочел первое стихотворение – прекрасное стихотворение об убитой лисице, которое он впервые увидел еще в шестнадцатом году в журнале «Нива». Потом другое, третье…
Напевность есенинских строк на какое-то время заставила его забыться. Он потерял ощущение реальности и времени.
В двадцать втором году Данилов был на выступлении поэта в Доме печати, и его очаровал красивый человек, читавший стихи звучным, чуть грустным голосом.