Ему не пришлось побывать на похоронах поэта. Данилов в тот день был в Воронеже. Потом – госпиталь. И о смерти его узнал только через несколько месяцев.
В середине тридцатых годов о Есенине начали скверно писать. Некоторые ревнители поэзии называли его чуть ли не литературным подкулачником…
Стукнула дверь, Данилов неохотно оторвал глаза от книги.
Вошел Серебровский:
– Ваня, значит, ты все-таки этого парня заловил?
– Взяли мы его, Сережа.
– Допрашивал?
– Пока нет.
Серебровский взял со стола книгу:
– У него нашел?
– Да.
– Я в сорок первом однотомник Есенина выменял на три бутылки коньяку. Я Есенина и Симонова люблю очень.
– Лирик ты, Сережа.
– Ваня, ты когда этого парня допрашивать будешь?
– Да прямо сейчас.
– Не возражаешь, если я посижу у тебя?
– О чем ты говоришь, конечно.
Данилов поднял телефонную трубку:
– Приведите Баранова.
Серебровский сел на диван, в темноту, вытянул ноги, достал папиросы. В коридоре послышались тяжелые шаги конвоя. В дверь постучали.
– Да! – крикнул Данилов.
Вошел старшина.
– Товарищ подполковник, арестованный Баранов доставлен.
– Заводи.
У него даже ниточка усов обвисла. Совсем не тот был Женька Баранов. Совсем не тот. С фотографии глядел на мир самоуверенный красавец – удачливый и избалованный. А в кабинете сидел человек с растрепанными волосами, в ботинках без шнурков, в костюме, который сразу же стал некрасиво помятым.
Данилов повернул рефлектор лампы к задержанному, и тот зажмурился от яркого света, бьющего в лицо.
– Баранов, вы находитесь в отделе борьбы с бандитизмом Московского уголовного розыска. Мы предъявляем вам обвинение по статьям 59.3, 72, 182, 73, 73.2, 107, 59.4 УК РСФСР[3]. То есть вы обвиняетесь в участии в бандитской группе, в подделке документов, незаконном ношении огнестрельного оружия, сопротивлении представителям власти, спекуляции, принуждении к спекуляции несовершеннолетних и уклонении от воинской службы. Вам понятен смысл статей?
– Ты забыл еще сто девяносто третью. Разбойное нападение на Елену Пименову, – сказал из темноты Серебровский.
Баранов молчал, только дышал часто и тяжело, как человек, взбежавший на десятый этаж.
– Вам понятен смысл статей, гражданин Баранов?
Баранов попытался что-то сказать, издал горлом непонятный звук.
Серебровский встал, шагнул в свет лампы:
– Ну, Артист, чего молчишь? Будь мужиком. Умел пакостить, умей держать ответ. А суд чистосердечное признание всегда в расчет принимает. Хочешь пойти молчком? Так по военному времени тебе по одной 59.3 высшая мера светит.
– Я никого не убивал! – крикнул Баранов. – Не убивал я и не грабил!
– А папиросы из продмага на улице Красина? – спросил Данилов. – Там, между прочим, Баранов, человека убили.
– Не был я там, не был! – завизжал Артист.
– Откуда папиросы взял? – Серебровский наклонился к задержанному.
Баранов испуганно дернул головой.
– Наслушался от блатников. Это у вас руками махать можно. Нам закон не позволяет. Ну?
– Давали мне их, – чуть слышно проговорил Баранов.
– Кто давал, не помните, конечно? – насмешливо поинтересовался Данилов.
Баранов молчал.
– Хотите, я за вас изложу то, что вы хотите нам рассказать? Молчите? Так слушайте. Однажды на Тишинском рынке к вам подошел человек, лицо его вы плохо помните, он предложил вам купить водку, шоколад, консервы, папиросы. Пистолет вы нашли на улице. Обойму снаряженную – там же. А шрифт брали исключительно из любви к полиграфии. Это ваша версия, Баранов, слушать ее мы не намерены. Вы должны рассказать нам о человеке, который сделал вам фальшивую броню, для кого вы доставали шрифт, кому отдавали деньги за реализованный товар. Вот что мы хотим услышать. Вы знаете этого человека?
Данилов бросил на стол фотографию Витька. Серебровский взял ее, поднес к свету. Баранов посмотрел, зажмурился и кивнул.
– Кто его убил? – спросил он тихо.
– Это не важно. Вы знали его?
– Да. Он брал у меня шрифт, приносил папиросы.
– Кто давал вам все это?
– Вы можете мне не верить… Но я знаю, что человека этого зовут Павел Федорович. Я встречался с ним несколько раз.
– Где вы с ним познакомились?
– В Риге в сороковом году. Он там каким-то юрисконсультом работал в организации, занимающейся текстилем. Давал мне вещи, я их продавал. Потом война, он сделал мне броню. Велел не жить дома. Познакомил с хироманткой…