– С кем? – удивленно спросил Серебровский.
– С Ольгой Вячеславовной, хироманткой.
– Это с гадалкой, что ли? – Серебровский никак не мог уяснить профессию Ольги Вячеславовны.
– Да… Она инвалид…
– Ее инвалидность такая же, как и ваша броня? – Данилов посмотрел на Артиста.
Этот будет говорить. Истеричен, труслив. В состоянии аффекта от страха своего глупого готов на любой поступок. Даже на убийство. О таких его первый начальник еще в ВЧК Мартынов говорил: «У него вместо души пар».
– Нет, она старенькая. Но она тоже с ними, меня в этих преступных сетях запутала. Я сам хотел на фронт, но боялся их, очень боялся. Один раз Павел Федорович пришел с человеком. Страшный, у него на руке шрам. Бандит, убийца.
– Как его зовут?
– Не знаю. Павел Федорович называл его Слон.
– Как-как? – переспросил Серебровский. – Слон?..
Он стремительно вышел из кабинета.
– Ольга Вячеславовна знает, где живет Павел Федорович?
– Не знаю, у них не было разговора об этом.
Данилов увидел, как Баранов жадно смотрит на папиросы.
– Курите.
Баранов схватил беломорину, затянулся со всхлипом.
– Спасибо. Что мне будет?
– Если поможете следствию, то срок вам будет. Большой срок. Но вы еще молодой, Баранов, у вас вся жизнь впереди. Есть время подумать. Сейчас мы поедем на Колпачный. Там, кажется, живет ваша хиромантка?
Баранов молча кивнул.
– Теперь так, Баранов, мы поедем вместе.
– Нет… Я не поеду! – Артист вскочил. – Нет!
– Это почему же?
– Боюсь я ее и его боюсь.
– Вы теперь под охраной закона, гражданин Баранов, – сказал Данилов, – так что вам бояться нечего.
В комнату вошел Серебровский.
– Договорились? – спросил он.
– Вроде да.
– Ты, Артист, пойди отдохни в коридоре, мы тебя потом позовем.
Баранов вышел. Серебровский плотнее закрыл дверь, сел на стул верхом, махнул рукой, прося опустить рефлектор лампы.
– Ваня, ты знаешь, кто такой Слон?
– Нет.
– Ленинградский налетчик. Я им в наркомате занимался. Грабежи и разбой. Грабил пару раз церкви. Из Ленинграда исчез перед войной. Настоящая его фамилия Димитрук Аркадий Петрович. Гад из гадов. Кличку свою получил за необыкновенную физическую силу. Вооружен и очень опасен при задержании.
– Каждая минута общения с тобой, Сережа, приносит мне радость.
– Что делать, Ваня, такой уж я человек. Так как решим?
– Я думаю, надо сначала послать ребят, пусть подразузнают и за квартирой посмотрят. Ну а потом мы двинем.
– Кого пошлем?
– Никитина и Белова. Пусть они проверят паспортный режим.
Они прихватили с собой участкового, проинструктировав его, что и как он должен говорить. Участковый вел их проходными дворами, пока наконец они не увидели на маленьком двухэтажном доме вывеску «Домоуправление».
– Здесь, – отдуваясь, сказал провожатый. Был он совсем старый, наверное, призвали из запаса, когда на фронт ушли работники Московской милиции.
Никитин с сожалением посмотрел на участкового. Шинель на нем топорщилась, сразу было видно, что под нее он напялил ватник. Шапка налезала на уши. Погоны с одной звездочкой замялись и торчали, словно крылышки.
– Сейчас к управдому пойдем, Феликсу Мартыновичу, он мужчина серьезный – прямо Наполеон.
Участковый уже пятый день читал книгу академика Тарле, поэтому всех именовал соответственно с прочитанным.
– Наполеон так Наполеон, – миролюбиво сказал Белов, – пошли.
Они спустились в полуподвальный этаж. У дверей с массивной табличкой «Управляющий» участковый остановился и поправил пояс. Он махнул Никитину и Белову рукой и распахнул дверь.
В кабинете, стену которого занимала огромная красочная карта военных действий, утыканная флажками, за столом сидел совершенно лысый человек.
Свет лампы отражался на его словно лакированном черепе. Увидев вошедших, он встал и вышел из-за стола.
Крепкий это был мужичок, коренастый, худой, но крепкий. На нем как влитая сидела зеленая диагоналевая гимнастерка, перетянутая широким комсоставским ремнем со звездой. На груди переливались эмалью знаки «Ворошиловский стрелок», «Отличник МПВО» и «Отличник коммунального хозяйства».
– Здравствуйте, товарищи офицеры, – приветствовал он их строгим, но необыкновенно тонким дискантом. – Зачем пожаловали?
Он смотрел на работников милиции так, словно хотел сказать: «Что без дела шастаете, занятых людей отрываете?»