— Сожалею, если помял вас немного, — сказал ему учитель. — Разумеется, вынужденно. Мне показалось, немец мог выстрелить, мог вас, м-м… сотоварищам поручить. Не думаю, чтобы мне почудилось. Я это почти инстинктивно — представил вас мальчуганом-озорником, настигнутым свирепым учителем… Учителем прусского, что ли, образца. А?.. Это вышло у меня?..
У Леонида Витальевича появилась одышка, он смолк, потом продолжал решительно:
— Вам нужно как можно реже выходить из дому. Затворничество тягостно, но надо к нему себя приучить, уйти с головой в книги, заняться самообразованием — иначе вы пропадете! Прогулки придется на время отменить, ничего не поделаешь. Внушите себе, что добровольное затворничество лучше вынужденного, не говоря уж о… Ну, куда вы сейчас шли?
— К Рите Гринбаум, — ответил Воля так, будто это разумелось само собой. (К кому же еще он мог идти?) — Не нужно было, по-вашему?
— Нет, следовало, — быстро, твердо сказал Леонид Витальевич. — Это необходимо. Если позволите, я с вами…
Все обрадовались им — Рита, Аля, их мать, которая раньше бывала холодна к Воле: она желала, чтобы друзья дочерей были непременно старше их (Воля даже знал на сколько — на четыре-пять лет), а он был моложе. Но сегодня, оторвавшись от шитья, она сначала Леониду Витальевичу, потом Воле сказала:
— Очень приятно вас видеть. Спасибо, что пришли. — И голос у нее был не просто приветливый — растроганный.
— Нас не за что благодарить. Нам просто хотелось вас проведать, — ответил Леонид Витальевич.
— Есть за что! — возразила мать Риты с силой. — Пожалуйста, не будем об этом говорить! Извините, я сейчас закончу работу… — Продолжая, как казалось Воле, что-то латать, она жестом подозвала Алю и, когда та наклонилась к ней, прошептала ей на ухо, как жаркий секрет, но так, что и гости все-таки услышали: — Поставь на стол чай и варенье!..
— Какое?.. — спросила Аля, заслоняя рукою свои губы и ухо матери.
— Лучшее! То, что оставлено на черный день…
Аля вышла, и Воля, глядя на осунувшуюся Риту с той пристальностью, которой она, бывало, шутливо пугалась («По-моему, ты во мне высматриваешь какие-то изъяны. Нет?»), а теперь не замечала, сказал, чтобы увидеть ее улыбку:
— У мамы в буфете, когда я маленький был, несколько банок варенья стояло, но она мне не давала, всё говорила: «Это на черный день». Вот раз я стою, вздыхаю, а мать спрашивает: «Чего вздыхаешь?» Я ей говорю: «Жду, жду… Хоть бы скорей этот черный день наступил! Мам, скоро он или не скоро?»
Рита улыбнулась, но не потому, что ей было смешно, а лишь потому, что Воля — она видела — ждал этой улыбки.
— И вот он для нас наступает, — сказала Ритина мама, как бы отвечая на Волин рассказ или заканчивая его. Она перекусила нитку, воткнула иголку в подушечку и, аккуратно расправив, протянула Рите платье с желтой шестиконечной звездой. — Возьми. Я сделала так, что потом легко будет спороть. Платье не испорчено.
— Мамочка, я в нем не выйду! — вскрикнула вдруг Рита. — Ну как я в нем выйду?! — В голосе ее звучали в одно время страдальческие и капризные нотки.
И как раз из-за этих капризных ноток у Леонида Витальевича глаза повлажнели от жалости к ней. Девочка!.. В ней сохранялось еще то, что в прежней жизни могло забавлять или сердить, но было естественно, присуще ей, а теперь будет убито… Непременно и скоро.
— Как ты в нем выйдешь? — медленно повторила мать Ритин вопрос. — Так, как уже ходила Аля. Как будут ходить другие люди, потому что есть фашистский приказ…
— Это просто кусок желтой материи, — проговорил Леонид Витальевич, коснувшись пальцем шестиконечной звезды. — Не больше. Поймите: если вам стыдно будет из-за этого ходить по улицам, получится так, как задумали немцы! Попробуем не оправдывать их надежд, а? — продолжал он просительно, почти умоляюще. — Звезда оповещает о вашей национальности — и что же?! Она, поверьте, и так ясна!
— Мне говорили, я не похожа… — произнесла Аля чуть растерянно.
— Похожи! — возразил ей Леонид Витальевич, как отрубил. — Вы и ваша сестра — красивые еврейские девушки. Ваша мать — красивая еврейская женщина. Что тут могут изменить звезды?..
— Давно я не слышала комплиментов, но те, что слышала, я с этим не сравню, — сказала мать Риты слегка сдавленным голосом. — Позвольте мне, Леонид Витальевич, спросить у вас совета… Звезды, будь они прокляты, не худшая наша беда. Не мы одни слышали, что…
Она увела Леонида Витальевича в соседнюю комнату, Аля вышла в кухню, и Воля с Ритой остались вдвоем.
Так, точно наконец-то ничто уже не мешало ему это сказать, Воля произнес: