— Не то чтобы я боялся этой проверки, однако… Ну, не знаю… Скорее, мне казалось, я вляпался в какое-то дерьмо… — Он снова замолчал, опять не удовлетворенный своим объяснением, как мне подумалось.
Стены кабинета профессора евгеники Циглера — кабинет размещался в современном здании — были уставлены полками со сдвижными стеклянными панелями, забитыми тяжелыми томами изданий по медицине и гипсовыми головами — китайцев, африканцев, европейцев. Оглядываясь по сторонам, Гарольд чувствовал себя словно в окружении зрительской аудитории, состоящей из мертвецов. Сам профессор оказался миниатюрным, близоруким и довольно подобострастным человечком, едва достававшим Гарольду до подмышки; он поспешно усадил его в кресло, а Фуглера оставил дожидаться в приемной. Потом он заметался по белому линолеуму пола, собирая блокнот, карандаши и ручки и при этом уговаривая и убеждая Гарольда: «Это займет взего незколько минут, и все будет зделано. А эта идея назчет вашей школы и в замом деле везьма привлекательная!»
Далее он уселся на высокий табурет лицом к Гарольду, положил блокнот на колени и с удовлетворением занес в него, что глаза у пациента синие, а волосы светлые, потом попросил его повернуть руки ладонями вверх, по всей вероятности, высматривая какие-то важные знаки или особенности, и наконец провозгласил: «А теперь проведем некоторые измерения. Пожалуйста». Достав из ящика стола огромную бронзовую мерную вилку, он приставил один ее конец к подбородку Гарольда, а второй — к его темечку и записал расстояние между ними. Затем проделал то же самое, измерив ширину скул, высоту лба от переносицы до линии волос, ширину рта и челюстей, длину носа и ушей и их положение относительно кончика носа и темени. Каждый размер он аккуратно заносил в переплетенный в кожу блокнот, Гарольд же тем временем обдумывал, как бы ему заполучить расписание поездов, чтобы никто ничего не заметил, и какую придумать несокрушимую причину, объясняющую его срочный отъезд в Париж тем же вечером.
Вся проверка длилась около часа, включая осмотр пениса, который пусть и подвергся обрезанию, но представлял для профессора небольшой интерес, хотя он и приподнял удивленно одну бровь, когда нагнулся ниже и стал рассматривать член «как птичку, поймавшую червяка». Гарольд засмеялся. В конечном итоге, подняв глаза от своих записей, разложенных на столе, профессор возвестил с решительной стальной твердостью профессионального восхищения в голосе:
— Я прихожу к заключению, что вы являетесь везьма зильным и ярко выраженным предзтавителем арийзкой разы. Хочу пожелать вам больших узпехов.
У Фуглера, естественно, не было никаких сомнений на сей счет, особенно теперь, когда режим доверил ему стать создателем новой, поражающей воображение программы.
Имитируя рокочущий акцент Фуглера, Гарольд рассказывал мне, как в машине, по дороге назад, тот на все лады разливался по поводу многообещающего использования чечетки в целях «превращения германской нации в общество не только промышленников и солдат, но и артистов — хранителей духа, в самую высокую и самую вечную духовную ценность человечества» и так далее.
— Вот что я должен сказать вам, — заявил он вдруг, поворачиваясь к Гарольду… — Кстати, могу я теперь называть вас просто Гарольд?
— Да, конечно.
— Так вот, Гарольд. Это наше приключение, если его можно так назвать, подходит к весьма успешному завершению, и это дает мне возможность понять, что именно ощущает художник, завершая композицию или картину или любое другое произведение искусства. Он ощущает, что обессмертил себя. Надеюсь, я не очень преувеличиваю, и вас это не очень смущает.
— Нет-нет, я отлично вас понимаю, — отвечал Гарольд, обдумывая при этом совсем другие проблемы.
Вернувшись в отель, Гарольд поздоровался с членами труппы, собравшимися у него в номере. Он был бледен и напуган. Усадив всех троих, он сказал:
— Надо отсюда сматываться.
— С тобой все в порядке? Ты такой бледный… — заметила Конуэй.
— Собирайте вещи. Есть поезд в пять часов. В нашем распоряжении полтора часа. У меня внезапно заболела мать, она в Париже.
Брови полезли вверх у Бенни Уорта.
— Твоя мать в Париже?
Но тут он перехватил предостерегающий взгляд Гарольда, и все трое встали и без слов поспешили в свои номера — собираться.
Как Гарольд и предполагал, Фуглер так просто сдаваться не собирался. «Его, видимо, предупредил дежурный портье, — рассказывал Гарольд, — потому что едва мы успели сдать ключи от номеров, он уже был тут как тут — вбежал, озираясь, увидел наш собранный багаж и чуть не упал в обморок от ужаса».