Мать даже подпрыгнула, когда он развязал веревку и щенок отбросил крышку и, тявкая, вылез наружу. «Что это он делает?!» — завопила она, подняв руки, словно кто-то нападал на нее. К этому времени он уже перестал бояться щенка и взял его на руки, позволил ему лизнуть себя в лицо, и при виде этого мать немного упокоилась. «Он голодный?» — спросила она и продолжала стоять на том же месте, приоткрыв рот, готовая ко всему, когда он снова опустил щенка на пол. Он ответил, что щенок наверняка хочет есть, но, считает он, ему нужно давать только какую-нибудь мягкую пищу, хотя у малыша имеются зубки, маленькие, но острые, как иголки. Она достала творожный сыр и положила маленький кусочек на пол, однако щенок лишь понюхал его, а потом описал. «Боже ты мой!» — вскричала она и быстренько принесла обрывок газеты, чтобы промокнуть лужицу. Она наклонилась над щенком, и он вспомнил о пылающем жаре той женщины, ему стало стыдно, он замотал головой. Тут ему внезапно вспомнилось, как ее зовут — Люсиль, — она сообщила ему свое имя, когда они лежали на полу. В тот самый момент, когда он входил в нее, она открыла глаза и сказала: «Меня зовут Люсиль». Мать принесла миску со вчерашней куриной лапшой и поставила ее на пол. Щенок поднял лапку и перевернул миску, разлив суп по полу. Из этой лужицы он и принялся лакать, жадно слизывая суп с линолеума. «Он любит куриный суп!» — радостно воскликнула мать и тут же решила, что ему, вполне вероятно, понравится и вареное яйцо, и немедленно поставила на огонь кастрюльку с водой, чтобы сварить его. Щенок почему-то решил, что именно за нею он и должен все время следовать, и стал семенить сзади, туда и обратно, то к плите, то к холодильнику. «Он ходит за мной!» — счастливо смеялась мать.
На следующий день по пути из школы домой он зашел в магазин скобяных товаров и купил для щенка ошейник за семьдесят пять центов, а мистер Швекерт за те же деньги дал ему кусок бельевой веревки — в качестве поводка. Каждый вечер, засыпая, он извлекал Люсиль из глубин памяти, словно сокровище из шкатулки с драгоценностями, и раздумывал, не стоит ли ей позвонить и, может быть, снова встретиться. Щенок, которого он назвал Ровером, кажется, с каждым днем заметно прибавлял в весе и росте, хотя пока что не выказывал никаких признаков того, что вырастет в настоящего бульдога. Отец мальчика считал, что Ровера следует держать в подвальном этаже, но тому внизу было слишком одиноко, и он тявкал и скулил не переставая. «Он скучает по своей матери», — сказала мать, так что каждый вечер мальчик начинал с того, что устраивал щенка в подвале, на куче тряпок в старой бельевой корзине, и когда тот начинал выть и гавкать, мальчику разрешалось взять его наверх и устроить спать на другой куче тряпья в кухне, после чего все были счастливы вновь обрести тишину и покой. Мать попыталась выгуливать щенка по тихой улице, где они жили, но он все время запутывал веревку вокруг ее лодыжек, а поскольку она боялась на него наступить, ей приходилось до полного изнеможения таскаться за ним следом, выписывая разнообразные зигзаги. Мальчику, когда он смотрел на Ровера, часто виделась Люсиль, не всегда, но часто, и он при этом снова ощущал ее пылающий жар. Он частенько сидел на ступеньках крыльца и, поглаживая щенка, думал о Люсиль, о том, что у нее между бедрами. Он так и не мог точно вспомнить ее лицо, помнил только длинные черные волосы и ее сильную шею.