«Ты живой, опять живой! — хотелось кричать Уланову. — Какое это счастье! Милый мой! Ты опять видишь, слышишь, ходишь, любишь — какое это счастье!»
Но взгляд Ираклия остро заблестел и сделался недобрым.
— Вы тоже тут? — сорвалось с его губ, и он обернулся к Хлебникову, как бы спрашивая гневно: «С кем ты водишься, Сашка?»
Хлебников обрадовался Ираклию, заулыбался; Лариса поерошила эти смоляные, в крупных витках волосы.
— Здорово, Ирка! Молодец, что пришел. — Хлебников шлепнул Ираклия по плечу. — Ты чего, чего?.. — забеспокоился он, заметив непонятную в нем перемену.
— Ничего, — отрывисто, не глядя на Уланова, проговорил Ираклий.
— Вы не знакомы, Николай Георгиевич, с нашим Ираклием?! О, это парень, которому принадлежит будущее…
— Мы знакомы, — сказал Уланов как мог дружелюбнее.
— Да, мы встречались, — отведя глаза, проговорил Ираклий.
— Подай ручку дяде, — смеясь, сказала Лариса, она тоже ничего не понимала, но это не мешало ей забавляться; Ираклий не повернулся, не шевельнул рукой.
— Так куда же вы едете? — спросил Николай Георгиевич, как бы не придав значения этому небольшому происшествию; он был скорее восхищен, чем обижен, даже растроган.
Словно отвечая на его вопрос, невидимый диспетчер, обладатель огромного хриплого баса, объявил на весь вокзал:
— Начинается посадка на скорый поезд Москва — Ташкент. Поезд отправляется с-третьего пути.
— Наш, — сказал Хлебников и взглянул на Ларису; она ответила усмешкой.
Хлебников вскинул на спину рюкзак и поднял два чемодана: один поменьше и попроще — свой, другой побольше и понарядней — Ларисы; та попыталась забрать у него свой, он не дал, и она почему-то опять усмехнулась. Уланов отметил уже про себя, что эта строгая девушка, писавшая трагические стихи, пребывала сегодня в отличном настроении, он перевел взгляд на Хлебникова: при всей своей симпатии к нему Николай Георгиевич был несколько удивлен ее выбором… Хотя — кто знает, почему нас выбирают или не выбирают? И кто знает, какие у этой пары сложились отношения? Может быть, просто некий высший вид товарищества? Во всяком случае, Николай Георгиевич очень позавидовал им обоим: что могло быть лучше в девятнадцать-двадцать лет — ехать вот так, ранней весной, беспечно доверившись своему будущему и не жалея об оставленном?!
В дальнейшем на перроне выяснилось, что едут сейчас одни Хлебников и Лариса, остальные провожают; парень в ушанке и другой, с кукольно-розовым, херувимским личиком, лишь собирались вскорости последовать за ними. А пунктом, где все они полагали встретиться, была крупная энергетическая стройка; Уланов читал о ней.
На перроне дул, моментами ослабевая, свежий мартовский ветерок — дул в спины, словно поторапливал пассажиров. Они бежали к вагонам, вернее, пытались бежать, обремененные багажом; убыстряли шаг гнавшие свои тележки носильщики, покрикивали: «Сторонись, сторонись!» И в том же направлении высоко неслись рваные облака, а в быстро меняющихся очертаниях небесных окошек открывалась бездонной чистоты весенняя синева. Она обещала всем спешащим внизу теплую погоду и утешение там, куда их должен был доставить поезд.
У только что умытого, влажно блестевшего зелеными боками и мокрыми окнами вагона — жесткого, купейного — все остановились: пора было прощаться.
Хлебников улучил минутку, чтобы ответить Николаю Георгиевичу:
— Помните наш литературный кружок, заводской? Вы были у нас, когда Тихон Матвеевич свой рассказ читал, — Кораблев, литейщик. Помните обсуждение? Заборов тогда выступал с критикой, развитой парень толково выступал. И чего говорить — рассказ был слабенький, вроде как молодежный. Даже странно было: человеку семьдесят стукнуло, а рассказ — вроде как на заданную тему. Но мне он понравился. Между прочим, на пенсию ушел Тихон Матвеевич. Тридцать пять лет, как один год, протрубил в литейном, весь прокалился. Вернулся с войны со своей «Славой» — и опять встал к огню.
Хлебников заторопился, времени осталось уже немного.
— Я и говорю: детский рассказ. Но если подумать: чего не претерпел Тихон Матвеевич? На двух войнах был, весь простреленный. А сын в торговую систему пошел, проворовался — посадили. И что же — вы сами видели, — что очаровало старика? О чем возмечтал? О жизни, в которой нет ни преступлений, ни наказаний. Конечно, это фантазия. Всякое еще бывает: семейная драма, измена, родительская недоработка, начальник — хам, пьянство это самое — одним словом, несчастья еще много. И в первую очередь, я так думаю, надо искоренять несчастия. Доктора что говорят: надо, говорят, лечить не симптом болезни, а ее причину, ставить правильный диагноз. Как же это верно! Человек сам по себе, от рождения здоров… Ну, там за малыми исключениями…