А сотрапезники Уланова заспорили о своем; старший из них, называвшийся Робертом Юльевичем, проговорил своим плывущим голосом:
— Ты меня не воспитывай. Я тебя не для того позвал, чтобы меня воспитывать.
— А зачем вы меня позвали? — спросил юноша.
И Роберт Юльевич задумался, свесив голову над опустелой тарелкой, будто припоминал, зачем, в самом деле, они здесь встретились. Потом откинулся к спинке стула, был он уже заметно пьян, розовое лицо его жирно блестело.
— Ты про Прометея читал, — спросил он, — про прикованного к скале? Про титана?
— С чего это вы вспомнили? — Юноша повернулся к Роберту Юльевичу всем корпусом; Уланову был виден теперь только его затылок в курчавой светло-желтой поросли, давно не стриженный.
— А с того, Сашок, что перед тобой современный Прометей! — проговорил Роберт Юльевич без тени неловкости, его глаза влажно светились. — Скован по рукам и ногам…
— Титан, не больше и не меньше, — сказал юноша.
— А ты послушай… — Роберт Юльевич покорился по сторонам, глянул на Уланова и не ослабил, а усилил, голос: мол, послушайте и вы: — История из Шехерезады, хотя, если подумать, ничего удивительного: должно это было, рано или поздно… Словом, приглашают меня в министерство начальником управления… Персональный оклад и всякое прочее, по положению. Но главное, ты же понимаешь, главное для меня — это дело! Настоящее дело, масштаб!
— Масштаб? — переспросил юноша.
— Именно. Ты слушай, слушай… Вызывает меня третьего дня замминистра. Мы с ним еще со студенческих лет… Роберт, говорит он мне, что ж, ты так и будешь всю жизнь на вторых ролях? Пора тебе поруководить… Я, конечно, молчу, жду, что дальше. Просьба к тебе, говорит, — заметь, Сашок, просьба! — Роберт Юльевич переводил влажный взгляд со своего собеседника на Уланова и обратно. — Он же меня, как я тебя!.. Вместе молодыми гуляли. Ах, Сашка! Какая это трагедия — чувствовать в себе силу, мощь и прозябать, можно сказать, на выходах. А большое дело само в руки идет, просится… И руки чешутся, и чувствуешь, что в состоянии — и для общества, для государства… И не можешь пошевелиться.
— Не пойму я вас что-то, — сказал юноша.
— Чего ж тут не понимать? Мне номенклатуру предлагают… А у меня жена из заключения возвращается — привет из колонии строгого режима.
— Обратно хотите ее отправить? — сказал будто всерьез его молодой собеседник.
Роберт Юльевич насупился, помотал головой, белокурая прядь упала ему на лоб, и он привычным, картинным движением головы отбросил ее.
— Зачем ты так, Саша?! Я же к тебе от чистого сердца… — это прозвучало у него с задушевным укором. — Потолкуй, прошу тебя, с Катериной. Вы же с ней вроде как родственники. Потолкуй, подготовь… Разводиться нам надо, Говорю это с тяжелым сердцем. А выхода другого не вижу. — Роберт Юльевич навалился на край стола грудью и приблизил к собеседнику свое потное лицо. — Катерина к отцу поедет — ей есть куда. Женщина еще не старая — найдет свое счастье. И будет все о’кэй… Ну что ты, как воды в рот набрал!
Юноша хранил молчание, что-то чертил черенком ножа по скатерти.
— Ты что же, думаешь, мне это легко? — Роберт Юльевич нимало уже не стеснялся присутствием посторонних. — Я ночь не спал, прикидывал и так, и этак. Или ты думаешь, я не знаю, как это будет для Кати? Знаю, Сашок, очень хорошо знаю — любит меня Катя! — И как бы вскользь он бросил: — Любят меня женщины, Сашок! А за что?.. За то, что я их не обижаю.
— Потому и на развод хотите подавать, чтобы не обидеть, — выговорил, наконец, молодой человек.
— Поверишь ли, Сашок, не могу я больше. Ну, куда, куда я теперь с моей Катей?! Ее репутация и на меня тень бросает.
Его блуждающий взгляд вновь встретился со взглядом Уланова.
— Дела семейные, житейские, — пояснил Роберт Юльевич. — Если побеспокоили вас — извините.
— Пожалуйста, пожалуйста, — пробормотал поспешно Уланов.
— Вы как человек интеллигентный можете подтвердить: человек создан для счастья, как птица для полета, Замечательно сказано, вы согласны?