— Неинтересны нам ваши факты, — сказал парень с неподвижной улыбкой.
— Я вам пиво поставлю, хлопцы! Чего вы? — Старик уже упрашивал их. — Может, и гражданочка с нами? Посидим культурно, за скатеркой…
Он тоже, как видно, страшился, но не сомнений, а одиночества.
— Ну, хватит, — сказала, как отдала приказ, девушка в беличьей шубке. — Наслушались…
Она резко повернулась, перешла на другую сторону коридора, и парни кучкой последовали за нею. Старик поглядел им вслед, достал коробку «Казбека», закурил, крохотный огонек блеснул в узких пещерках его глазниц. И, тяжело возя огромными галошами по грязному полу — тощий, черный, плоский, как тень, в своей длинной, до пят, шубе, — он двинулся искать других собеседников.
Адвокат собрал бумаги с маленького предоставленного ему столика, сунул их в разбухший, как мешок, портфель и повернулся к Хлебникову.
— Однако же вы… — он сдержался и не закончил. — А благодарить меня не за что, вы сами собой распорядились.
У адвоката были свои причины и для неудовольствия, и для беспокойства. Взявшись за дело Хлебникова без охоты, по назначению, он, познакомившись с подзащитным ближе, почувствовал к юному убийце невольную, смешанную с интересом симпатию — и это при всем своем профессиональном скептицизме. Странный убийца привлекал к себе многими, можно бы сказать необычными, чертами. Он вовсе не показался адвокату душевно грубым, агрессивным, хотя и выказывал неуступчивость характера. А главное и самое удивительное заключалось в том, что он, на взгляд многоопытного, повидавшего людей юриста, сохранил нравственную наивность — он твердо знал, что хорошо и что плохо, в то время как сам юрист давно уже избегал категорических оценок. Мало того, хорошее в представлении Хлебникова часто не совпадало с житейски популярным представлением о хорошем, как и плохое — с обывательски принятым. Паренек был разнообразно начитан, любил стихи, может быть, сам писал и в современной поэзии ориентировался много лучше, чем его адвокат. В иные минуты, когда их беседы в следственном изоляторе сбивались ненароком на что-либо стороннее, далекое от уголовного дела, познакомившего их, Хлебников оживлялся, становился словоохотливым. И вскоре со странной легкостью забывал, где он и что привело его сюда… Убийца, которому будущее не сулило ничего доброго, огорошил своего адвоката, заговорив о будущем, добром для всех людей, Он, как выяснилось, много думал об этой счастливой поре и пришел к выводу, что наиважнейшее: чем, какой идеей живет человек? Тут же Хлебников принялся рассуждать, как бедна и опасна бездуховная жизнь и как славно жизнь устроится, когда все человечество проникнется высокими идеалами, — а ведь на его руках была кровь!.. Здесь, в этих глухих стенах старых Бутырок, пропахших еще в прошлом веке неистребимым кислым запахом тюремных щей, он оберегал свою надежду на великодушное человечество. И, на взгляд адвоката, это было и неожиданно в его положении, и глуповато, если не сказать сильнее. Но отказать Хлебникову в искренности адвокат не мог.
В следственной комнатке, смахивавшей на дешевый номер провинциальной гостиницы — выцветшие портьеры с помпончиками, пропыленный диван, два стула и простой еловый стол, куда приводили Хлебникова на свидание с адвокатом, прозвучали впервые, вероятно, имена величайших мечтателей — Кампанеллы и Фурье. Хлебников читал и «Город Солнца» и «Теорию четырех движений и всеобщих судеб», читал он и «Что делать?» Чернышевского. Он вспомнил эти книги, отвечая на расспросы о себе, своем быте. И он заявил, что быт, вещи, потребительский интерес забрали слишком большую власть над людьми, что он лично приветствовал бы максимально возможное освобождение человечества от этой власти. Вместе с тем он, Хлебников, не согласен с Фурье как раз в вопросах семьи и брака.
— Ошибка Фурье в чем? — рассуждал этот молоденький уголовник. — Фурье здорово интересно пишет о скуке в разобщенных семействах. Так он выражается… Но он многого не учитывает. Бывает же и настоящее чувство, бывает же! — Хлебников даже изволновался, серая кожа на его лице зарозовела. — Любовь с большой буквы — бывает же! И люди жертвуют всем ради любви, и никакой быт для них тогда не важен.
Адвокат, позабывший в свою очередь, что перед ним убийца, незаметно втянулся в разговор.
— Как вы себе представляете освобождение от быта? — спросил он. — Вам ведь тоже необходима и крыша над головой, и прилично приготовленный обед, и чистое белье, и хороший костюм. Все это — быт, быт! У вас, наверно, есть девушка, которая вам нравится, с которой вы ходили в кино, на танцы.