Он считает, что может без труда определить девушек, принадлежащих к первой группе. В большинстве это не самые красивые и не те, что приукрашиваются. Почти все девушки этого сорта выглядят так, словно для них и значения не имеет, что они девушки. Они делают вид, будто им нет дела до мужчин. Не отважишься даже обходиться с ними, как с девушками. Они сами обходятся с тобой так, словно ты девушка, — снисходительно. И требуют, чтобы ты в них ценил как раз то, что тебе ни к чему. К счастью, их меньшинство.
Корнелия из их числа — это ему ясно. Это видно по ее манере одеваться. Да и по глазам ее он это видел, когда приглашал танцевать. Она лишь постольку исключение из правила, поскольку красива. Но ничего не делает, чтобы подчеркнуть свою красоту. Он видит здесь проявление гордости, и это вселяет в него неуверенность.
Но, стоя за дверью и рассматривая в глазок лицо Корнелии, он сразу же избавляется от неуверенности, как только обнаруживает ее в девушке. Она долго медлит, прежде чем надавить на кнопку звонка. Уставилась на дощечку с фамилией, как будто никак не может ее прочесть. Шевелит губами, словно повторяет, что сказать. Поправляет волосы.
Звонок не звонит, это сбивает ее с толку. Он отключил его, чтобы не проснулась мать. Он заставляет ее сделать еще две попытки позвонить и лишь потом открывает и ведет гостью через крохотную переднюю в свою комнатку. Он объясняет, почему говорит шепотом, и она тоже понижает голос.
Не представляя себе, чтобы девушка типа Корнелии что-то питала к нему, он поверил в историю с интересующимся мотоспортом поляком. Заметив ее смущение, он перестает верить, но цепляется за эту тему, потому что никакая другая ему не приходит в голову. Свою биографию он придерживает, надеясь, что Корнелия пришла надолго, до вечера, когда мать уйдет на работу. В полдень он и думать не думал о Корнелии, прошло всего несколько минут, как она у него, а он уже боится пустоты, которая возникнет, когда она уйдет.
Поэтому он говорит без умолку, объясняет ей организацию мотоспорта, входит в технические тонкости, рассказывает случаи из своей практики.
— А как было дело при переезде через реку? — спрашивает она, когда он умолкает, не зная больше, о чем говорить.
Он выдает себя, как обычно в разговорах с девушками, за страстного спортсмена — не талант, боже упаси, но человек целеустремленный, старательный. Однако он все сильнее чувствует, что своими рассказами впечатления на нее не производит. Она едва слушает, смотрит мимо него на картины, шкафы, стены, в окно, иногда, правда, задает вопросы, некоторые даже дважды, но когда он отвечает — очень подробно, очень обстоятельно, — она как будто думает о другом.
— А ты? Ты тоже занимаешься спортом?
Она качает головой и просит снова описать ей реку, которую он якобы пересек на мотоцикле. Он жестами показывает глубину, чертит на столе изгибы реки, рисует ивняк и терновник.
— Там, наверно, красиво, — говорит она. И так как ей удается на какое-то мгновение перенести себя, свою печаль и Унгевиттера своих мечтаний в этот ландшафт, в ее голосе слышится интонация, которая радует его каким-то намеком на общность. Он сидит вместе с ней на весеннем пригорке и впервые видит не только ровные участки дороги или препятствия, но и окружающую красоту. Он чувствует, какое влияние может оказать на него эта девушка, предвкушает возможность нового взгляда на вещи и на людей, и у него появляются какие-то надежды на перемену, которых он словами не может выразить.
В возникшей паузе оба слышат в передней тихие шорохи, шарканье, шелест, шуршанье.
— Что это? — испуганно спрашивает Корнелия.
— Моя любопытная мать, — отвечает он очень громко и зло, и шаги торопливо удаляются. — Приход гостей для нее событие, а девушки еще никогда здесь не бывали.
— Я пойду, — говорит Корнелия и встает.
— Нет, нет, пожалуйста, не уходи! Ты ничего не рассказала о себе. Ты еще учишься в школе?
— Я хотела поступить в институт, — говорит Корнелия и удивляется, что может сказать это без слез. Вот только голос звучит немножко странно, когда она добавляет: — Но из этого ничего не получится, как я сегодня узнала.
— Я бы тоже мог учиться в институте, — говорит он. — Можешь потом посмотреть мои табеля. Но зачем идти в институт? Знаешь, сколько я уже теперь зарабатываю?
Она качает головой, и он, следя за ее реакцией, с несвойственной ему дотоле чуткостью замечает, что хвастовство такого рода на нее не только не действует, но даже как-то разочаровывает ее. И он хочет поскорей переменить тему, хочет вернуться к вопросу о ее планах насчет института, предложить поехать вместе в воскресенье на реку, но не успевает, потому что входит мать.