Сначала, познакомившись со страшными сказками, я принимала его за призрака — невидимого и всемогущего, следящего за каждым моим шагом. Позже, с течением лет, когда реальность стала терять мистические черты, приписываемые ей детством, я просто считала это игрой больного воображения, уже тогда прекрасно понимая, что здоровым оно у меня быть не может…
Иногда, в очередной раз покорно следуя за Кристофом, я пыталась найти смелость, чтобы заговорить. Мне хотелось узнать, что он делает со мной, парящей в темноте забвения. И больно ли это. Мне хотелось объяснить, как сильно я его боюсь, рассказать о ночных кошмарах, в которых главным — и единственным — действующим лицом всегда был он. Мне хотелось хоть как-то пробиться к нему! Вот только я не знала зачем…
Но стоило увидеть его нечеловечески-холодное выражение лица и взгляд, проникавший гораздо глубже, чем возможно было выдержать, — и от моей решимости не оставалось и следа.
И я снова шла за ним — обреченно…
Да, у меня было очень странное детство.
В день пятнадцатилетия мне устроили торжество, чего никогда не делали раньше. Вместо того чтобы задаться вопросом, что же изменилось, почему вдруг мои безразличные родители решили проявить заботу, я, юная и наивная, искренне обрадовалась известию. Кипя от возбуждения, я сновала из комнаты в комнату, наблюдая за приготовлениями.
Это был праздник — такое малоизвестное мне слово и еще менее известное состояние. Я пригласила всех, кого только хотела, и даже тех, кого приглашать не следовало: друзей, подруг, знакомых и почти незнакомых, завистников, соперниц, сплетниц… Всех!
К вечеру дом был полон. А мои родители с братом и сестрой уехали. Если это и шокировало гостей, то я, привычная к равнодушию, как демонстративному, так и незаметно-повседневному, только зло ухмыльнулась: к этому времени я уже знала, что такое ненависть. «Ничто не испортит мой день рождения, ничто!» — поклялась я себе.
И было здорово!
Мы веселились как могли. Орали песни, соревнуясь, кто громче; танцевали в комнатах, на балконах, на столах. Открыв все окна, впускали душную ночь разделить наш праздник… Как истинные медвежатники, мы взломали хитрый замок бара и добавили еще несколько градусов веселью. Из пустых бутылок вышли отличные кегли — в ход шло все!
Прислуга ворчала под нос что-то про распущенную золотую молодежь, но порой мелькала и добродушная улыбка. Я была по-настоящему счастлива!.. Впервые.
И — как можно было бы догадаться — приехал он.
Друзья недоумевали, почему я стала такой бледной, — ведь никто из них не слышал звука подъехавшей машины. Я же прислушивалась к нему всегда, с раннего детства.
Меня успокаивали и спрашивали о чем-то, но это было так неважно, так ненужно…
Я шептала себе с горькой иронией, нетрезво покачивая головой в изумлении: «Забыла… Впервые в своей жизни забыла!»
Он вошел в дом, чеканя шаг, почти торжественно, не удивляясь ни своре малолеток, ни моему лицу, лишенному красок.
— Кристоф… умоляю вас… только не сегодня! — Я застыла, пораженная собственной смелостью. Неужели я заговорила с ним — со своим кошмаром?
Но он смотрел на меня так же равнодушно, как и на других участников праздника… И молчал.
Секунды складывались в минуты, ничто не указывало на то, что он вообще слышал мои слова. Я уже видела безразличный отказ в его глазах. И то ли алкоголь сломил мое хрупкое самообладание, то ли боль всех этих лет легла на плечи невыносимым грузом — во мне проснулась жалость к себе, ничтожнейшее из чувств.
Забыв обо всем и всех, маленькая пятнадцатилетняя девочка ударилась в истерику — мое бездонное озеро слез перелилось…
Я умоляла его прийти на следующий день — не портить мне долгожданный праздник, первый, единственный праздник в моей жизни! Я горько плакала и унижалась, почти падая к его ногам! Я умоляла его уйти не только сегодня — я умоляла его не приходить никогда, оставить мою и без того несладкую жизнь в покое!
Но взгляд его был непроницаем.
И тут, впервые, мой страх дал трещину. Я впала в неистовство! Ярость огненной пеленой покрыла все вокруг. Что-то падало, разбивалось, мелкие осколки осыпали мое лицо, что-то лилось на пол, на мое прекрасное платье… Я бессвязно кричала, проклинала — и снова умоляла. Молила…
Но наконец, убедившись, что в его холодных глазах так и не мелькнула жалость, я замолчала. И, наверное, впервые за все годы услышала его голос четко и ясно, не пребывая в дурмане от непонятных чар или собственной слабости.
— Это невозможно.
Вот так просто и мгновенно он сломал во мне остатки детства.