Он захохотал.
— Поделом бы лорду Дэну, если бы я это делал. Он не хотел меня знать с самого своего приезда. Поделом бы моему отцу, если бы я стрелял его дичь и не оставил ни одной птицы для стола его и леди Аделаиды. Душа моя, успокой свое бедненькое сердечко. Я берегу и тебя, и себя.
— Уилли, если что-нибудь случится со мною, я умру. Правда ли это?
— Нет, это неправда, — сказал он торопливо, как будто это отрицание жгло ему язык. — Ради Бога, брось эти фантазии, Эдифь, или тебе станет еще хуже. Если бы не ты, мне хотелось бы сделать какую-нибудь отчаянную шалость, это, может быть, образумило бы моего отца. Теперь же я буду остерегаться ради тебя.
Волнение истощило слабые силы Эдифь, и она легла на диван бледная и грустная и не совсем убежденная.
— То обстоятельство, что я не в состоянии предоставить тебе даже необходимое, Эдифь, может доказать, что я не сделаю себе состояния браконьерством.
— Я имею все, что мне нужно, — с жаром сказала Эдифь, с умоляющим видом поднимая к Уильфреду свое исхудалое личико. — О, Уилли, не думай обо мне! Я скоро поправлюсь. Теперь нам обоим трудно, но если только мы будем терпеливы, все пойдет лучше — я в этом уверена. Только будем терпеливы! Только будем уповать на Бога! Говорят, что мы не могли ожидать лучшего и страдаем за наше неповиновение. Может быть, но скоро наступит приятный конец, Уилли.
Что конец наступит и очень скоро, он знал; приятный ли он будет, в этом он не был уверен. Он продолжал делать мух с веселым видом; сердце его болело за жену, а душа страшно негодовала на отца и леди Аделаиду. Вдруг посреди веселой песни он отложил свою работу и пошел в кухню зачем-то. Служанка сидела у стола и чистила бобы.
— Где склянка с камедью, Сэлли?
— Вон там, — отвечала Сэлли, бесцеремонно указывая на полку в шкапу. — Но в ней камеди нет, сэр.
Он взял склянку, увидал с плачевным видом, что она была пуста, и опять поставил ее назад. Сэлли указала на бобы.
— Я не знаю, что приготовить сегодня для барыни, она не может этого есть.
— У нас есть куропатка, — отвечал Уильфред.
— Видите ли, барин, она больше не может есть куропаток. Она последнее время пробовала есть немножко, но есть такие люди, в том числе она и я, которым дичь скоро становится противна. У людей больных пристрастие и отвращение сильнее; а знаете ли, барин, что последние месяцы у нас ничего не было, кроме дичи, я приготовляла куропатки всячески, чтобы потрафить ее вкусу. Я их жарила, варила, рубила, делала из них фрикасе — нет! Это были куропатки, и все. Она делает вид при вас, будто ест немножко, но ее желудок теперь не выносит их, и она уже не может притворяться.
Уильфред Лестер стоял у стола мрачный и озабоченный. Он не знал, как достать что-нибудь другое для Эдифи: кредита уже не было. Если бы кусок баранины мог спасти ее жизнь, он должен был заплатить мяснику.
— Не можете ли вы сварить несколько яиц сегодня? — спросил он.
— Я бы могла, если б они были у меня. Ни яиц, ничего другого нельзя достать без денег. Еще одна беда грозит нам, барин, уголь скоро выйдет весь.
Можете вы вообразить, как горьки были его чувства, когда он стоял тут, зная, что не в состоянии оплатить эти издержки. Он воротился опять в гостиную и принялся за своих мух, смотря на Эдифь. Глаза ее были закрыты, как будто она спала, и ресницы лежали на исхудалых щеках.
Вдруг в кухне поднялась суматоха. Уильфред не запер дверь, и шум дошел до гостиной. Слышался голос Сэлли в громком, сердитом споре. Уильфред повернул голову, а Эдифь раскрыла глаза и стала прислушиваться.
— Говорю вам, его дома нет и не будет сегодня. Уйдите же.
— А я говорю, что он дома, — отвечал грубый мужской голос. — Я видел его собственными глазами в окно кухни, и останусь здесь до тех пор, пока не поговорю с ним наедине. Я должен сказать ему кое-что, чего не могу передать вам.
Уильфред Лестер не знал этого голоса, но слова «поговорить наедине» поразили его слух. Секреты, которые нельзя было передать другим, особенно Сэлли, пришли ему говорить в первый раз. Мысль о вероломстве не приходила ему в голову, он бросил своих мух и выбежал в кухню. Сэлли стояла там, вооруженная щипцами, которыми она грозила незнакомцу преградить путь. Этот человек спокойно подал бумагу Уильфреду Лестеру и ушел, смеясь. Сэлли с гневом бросила щипцы.
— Разве вы не могли не показываться? — воскликнула она с яростью. — К чему мне говорить ложь сто раз в день — надеюсь, что Господь простит мне, — если вы таким образом опровергаете мои слова? Я знаю, что это такое. Господи Боже мой! Барыня, что с вами?