Уильфред рано поступил в университет, и по окончании учения для него было куплено место в одном из самых дорогих полков.
— Это проложит ему путь, — сказала леди Аделаида мужу. — И помешает ему надоедать мне здесь, — прибавила она мысленно.
Проложит ему путь! Всем известно, каковы издержки офицеров в этих дорогих полках, издержки не необходимые, но сделанные существенно потребными этим всемогущим кошмаром — обычаем, примером, желанием поступать как другие. Жалованье одного из этих офицеров, в сравнении с его тратой, капля воды в океане; многие из них — люди знатные, все довольно богатые, а те, которые не имеют своего собственного состояния, да еще довольно большого, не должны вступать в эти полки, потому что с ними непременно приключится беда. Лестеру следовало бы взвесить все эти соображения и помнить, как мало он мог давать своему сыну.
Он не сообразил, и Уильфред поступил в полк. Беззаботный, добродушный, привлекательный и замечательный красавец, он был именно таким человеком, каким дорожат товарищи-офицеры; не было человека в целом полку популярнее корнета Лестера, и — не к чему смягчать дело — не было человека, который сумасброднее бросился бы в мотовство. Пример заразителен, и корнет Лестер позволил себе увлечься и разориться. Если бы Лестер давал ему больше содержания — как ему следовало сделать, или не помещать сына в полк — и тогда все было бы промотано, хотя, может быть, не дошло бы до кризиса так скоро, как теперь.
Уильфред пробыл в полку четыре года, и вдруг Лестер наскоро отозван был в Лондон. Уильфред попался в руки филистимлян и находился в заточении. Он довольно откровенно признался в своем положении отцу и рассказал ему подробно о своих делах. Он должен был достать денег, да еще немаленькую сумму.
— Я не могу тебе дать, — сказал Лестер.
— Стало быть, мне невозможно оставаться в полку?
— Невозможно. Ты должен выйти в отставку, а деньги, вырученные за твое место, употребить на уплату долгов.
Лицо молодого офицера вытянулось.
— Это жестокое предложение, сэр.
— Необходимое, — отвечал Лестер. — Я не упрекнул тебя ни одним словом, Уильфред, как сделали бы некоторые отцы, потому что я себя порицаю столько же, как и тебя. И я также поддавался искушениям, но мне кажется, что молодые люди теперь тратят втрое и вчетверо больше денег, чем в мое время. Это большое несчастье и совершенно испортит твою карьеру. Я помог бы тебе, если бы мог, Уильфред — право, помог, но это не в моей власти; я сам нуждаюсь в деньгах так, что не смею говорить об этом даже с тобой.
«По милости расточительности миледи, подумал Уильфред, и он еще может говорить о моем мотовстве».
— Ты должен выйти в отставку, — продолжал Лестер. — Сумма, вырученная за твое место, достаточна будет для покрытия всех твоих долгов.
— А потом что?
— Потом что? Право, я не знаю. Тебе бы должно было прежде подумать о будущем. Тебе, я полагаю, надо ехать домой на время, я, может быть, успею достать тебе какое-нибудь казенное место.
Это было решено, но необходимость выйти в отставку была жестоким ударом для Уильфреда Лестера. Денег, вырученных им за продажу места, оказалось недостаточно на уплату долгов, и Лестер должен был набрать остальное, как мог. Может быть, он чувствовал, что сего сыном — сего старшим сыном — было поступлено не так, как следует, и это чувство сделало его теперь снисходительным. Уильфред видел, что его будущность была испорчена, и когда все было окончательно решено и он воротился в Дэншельдский замок, он считал себя человеком опозоренным и мало заботился о том, что будет с ним. Домашние издержки выплачивались из денег его матери; если бы не вторая жена его отца, если бы не дети от второго брака, Уильфред не страдал бы, и не считал себя чем-то вроде жертвы, принесенной во имя несправедливости.