на куртку рыжую мою
и мне, задумчивая, скажет:
«А ну-ка, спой...» — и я пою.
Л е ж и т,отдавшаяся песням,
и подпевает про себя,
рукой с латышским светлым перстнем
цветок алтайский теребя.
Мы были рядом в том походе.
Все говорили, что она
и рассудительная вроде,
а вот в мальчишку влюблена
От шуток едких и топорных
я замыкался и молчал,
когда лысеющий топограф
меня лениво поучал:
«Таких встречаешь, брат, не часто...
В тайге все проще, чем в Москве.
Да ты не думай, что начальство!
Т а к а я ж баба, как и все...»
А я был тихий и серьезный
и в ночи длинные свои
мечтал о пламенной и грозной,
о замечательной любви.
Но как-то вынес одеяло
и лег в саду,
а у плетня
она с подругою стояла
и говорила про меня.
К плетню растерянно приникший,
я услыхал в тени ветвей,
что с нецелованным парнишкой
занятно баловаться ей...
Побрел я берегом туманным,
побрел один в ночную тьму,
и все казалось мне обманным
и я не верил ничему.
Ни песням девичьим в долине,
ни воркованию ручья...
Я лег ничком в густой полыни,
и горько-горько плакал я.
Но как мое,
мое владенье,
в текучих отблесках огня
всходило смутное виденье
и наплывало на меня.
Я видел — спит у ног собака,
костер занявшийся гудит,
и женщина из полумрака
глазами зыбкими глядит.
1955
Итак, я опять в этой комнате.'
Глаза мои опустели;
Л е ж у я,больной,тяжелый, в усталой и бледной постели.
Похожие на ощущения, видны в полумгле слегка
безвольные очертания снятого пиджака*
Насторожились вещи, меня от себя не пуская.
Хочу закурить папиросу —
коробка давно пустая.
Светясь, вращаясьи лопаясь, у ж е из близкого сна
47
восходят воспоминания, как пузырьки со дна...
Добра я немного сделал —
немногим больше, чем з л а.
Я вижу надежды высокие
и среднего роста дела,
нервные чередования маленьких празднеств и бед,
спокойные лица женщин, не говоривших «нет».
Но вижу-—'
в рубашке ситцевой
сижу на плоту поутру.
Ноги мои босые опущены в Ангару.
В руке моей чуткая удочка.
Ведерко полно пескарей.
Чего, интересно, мне хочется?
Старше стать поскорей*
Но вот в полумгле растворяются
текучие эти картины,
и снова привычные шорохи
и тихие тени квартиры.
В комнате—т запахи хвойные. Мысли чисты и добры.
Рука, с кровати опущенная, ' касается Ангары...
1954
Сойти на тихой станции З и м а.
Еще в вагоне всматриваться издали,
открыв окно, в знакомые мне исстари
с наличниками древними дома.
И, соскочив с подножки на ходу,
по насыпи хрустеть нагретым шлаком,
Где станционник возится со шлангом,
·48
на все лады ругая духоту,
где утки прячут головы в ручей,
где петухи трубят зарю с насеста,
где выложены звезды
у разъезда
из белых и из красных кирпичей...
Идти по пыльным доскам тротуара,
где над крыльцом райкомовским часы,
где за оградой старого б а з а р а
шуршат овсы и звякают весы,
где туеса из крашеной коры
с брусникой влажной на прилавках низких,
где масла ярко-желтые шары
в наполненных водой цветастых мисках...
Увидеть те же птичьи гнезда в нише
у т а к знакомых выцветших ворот,
и тот ж е дом —
не выше и не н и ж е, —
и досками заплатанный заплот,
и тот же прислоненный к печке веник,
и «гриб» все в той же банке на окне,
и ту же щель в расшатанных ступенях,
где шампиньоны в темной глубине...
Поднять, как встарь, какую-нибудь гайку,
з а ж а т ь ее в счастливом кулаке,
и мчать по склону, осыпая гальку,
к туманами окутанной Оке,
и сарану ища, бродить по рощице
тропой, заросшей гущею хвоща,
и помогать веснушчатой паромщице,
с оттяжкой
трос лоснящийся т а щ а.
Старинный мед оценивать по качеству
на пасеке, стоящей над прудом,
и на телеге
медленно покачиваться,
коня лениво трогая прутом.
И проходить брусничными местами
с мальчишеской ватагой гулевой