безверье тех, кто предписал,
И понял я: л о ж ь исходила
не от ошибок испокон,
а от хоругвей, из кадила,
из глубины самих икон.
Служите службою исправной,
а я не с вами — я убег.
Был раньше бог моею правдой,
но только правда — это бог!
Я ухожу в тебя, Россия;
жизнь за судьбу благодаря,
счастливый вольный поп-расстрига
из лживого монастыря.
И я теперь на Лене боцман,
и хорошо мне здесь до слез,
и в отношенья мои с богом
здесь никакой не лезет пес.
Я верю в звезды, женщин, травы,
в штурвал и кореша плечо.
Я верю в Родину и правду...
На кой — во что-нибудь еще?!
Ж и в ы е люди — мне иконы.
Я с работягами в ладу,
но я коленопреклоненно
им не молюсь. Я их л ю б л ю.
01
И с верой истинной, без выгод,
что есть, была и будет Русь,
когда никто меня не видит,
я потихонечку крещусь...
1967
КАССИРША
На кляче, нехотя трусившей
сквозь мелкий д о ж д ь по большаку,
сидела девочка-кассирша
с наганом черным на боку.
В большой мешок портфель запрятав,
чтобы никто не угадал,
она везла в тайгу зарплату,
и я ее сопровождал.
Мы рассуждали о бандитах,
о разных случаях смешных,
и об артистах знаменитых,
и о большой зарплате их.
И было тихо, приглушенно
ее лицо удивлено,
и челка из-под капюшона
торчала мокро и смешно.
О неувиденном тоскуя,
тихонько трогая копя,
«А как у вас в Москве танцуют?»—
она спросила у меня.
...В избушке,
дождь стряхая с челки,
суровой строгости полна,
достав облупленные счеты,
раскрыла ведомость она.
Ее работа долго длилась —
от денег руки затекли,
и, чтоб она развеселилась,
мы патефон ей завели.
Р е б я т а карты тасовали,
на нас глядели без острот,
а мы с кассиршей танцевали
> Евг. Евтушенко
05
то вальс томящий,то фокстрот.
И по полу она ходила,
как ходят девочки по льду,
и что-то тихое твердила,
и спотыкалась на ходу.
При каждом шаге изменялась —
то вдруг впадала в забытье,
то всей собою извинялась
за неумение свое.
А после —
празднично и чисто,
у колченогого стола,
в избушке, под тулупом чьим-то
она, усталая,
спала.
А грудь вздымалась,
колебалась
и тихо падала опять.
Она спала и улыбалась,
и продолжала танцевать.
ПРИСЯГА
ПРОСТОРУ
Л. Шинка рев у
Могила де Лонга с вершины глядит на гранитную
серую Леи
Простора — навалом, свободы, как тундры, — немерено.
и надвое ветер ломает в зубах сигарету,
и сбитая шапка по воздуху скачет в Америку.
Здесь ветер гудит наподобие гордого строгого гимн
На кончике месяца, как на якутском ноже, розовато
66
л.ж.чт облака, будто нельмовая строганина,
с янтарными желтыми жилами жира з а к а т а.
Здесь выбьет слезу,
и она через час, не опомнившись,
целехонькой с неба скользнет
на подставленным
пальчик
японочки.
Здесь только вздохнешь,
и расправится парус залатанный,
наполнившись вздохом твоим,—
аж у Новой Зеландии!
Здесь плюнешь — залепит глаза хоть на время
в Испании цензору,
а может, другому —
как братец, похожему — церберу.
Здесь, дым выдувая, в двустволку тихонько подышишь,
и юбки, как бомбы, мятежно взорвутся в П а р и ж е!
Л руку поднимешь — она над вселенной простерта...
Простор-то, простор-то!
Торчит над землею, от кухонных дрязг обезумевшей,
над гамом всемирной толкучки,всемирного лживого торга
бревно корабельное, будто Гы перст, указующий,
что смысл человеческой жизни в прорыве к простору —
и только!
Д е ж н е в и Хабаров,Амундсен и Нансен, вы пробовали
уйти от всего,
что оскоминно, тинно,пристойно.
Не знали правительства ваши,
что были вы все верноподданные
§*
67
особого толка — вы верными были простору.
С простором, как с равным,
вы спорили крупным возвышенным спором,
оставив уютные норы бельмастым кротам-червеедам.