Л и ш ь тот, кто себя ощущает соперником равным с простором,
себя ощущает на этой земле человеком.
Мельчает душа от врагов «правоверных» — до ужаса мелких.
О, господи, их побеждать — это д а ж е противно!
Д л я «неправоверных» простор — это вечная Мекка.
С ним драться не стыдно.Он сильный и честный противник.
Обижены богом скопцы, что д р о ж а т за престолы,
за кресла, портфели...
Ну как им не тошно от скуки.
Д л я них никогда не бывало
и нету простора.
' О н и бы его у других отобрали,—
да коротки руки!
Диктатор в огромном дворце,
словно в клетке, затюканно мечется,
а узник сидит в одиночке,
и мир у него на ладони.
Под робой тюремной в груди его — все человечество
под стрижкой-нулевкой — простор, утаенный при шмоне."
Убить человека, конечно, возможно...
Делов-то!
Простор не убьешь. Д л я тюремщиков это прискорбно.
Простор, присягаю тебе! Н а д могилой де Лонга,
припав на колено, целую гудящее знамя простора.
1967
68
-
.
МОГИЛА
РЕБЕНКА
Мы плыли по Л е н е вечерней.
Л а с к а л а с ь, покоя полна,
с тишайшей любовью дочерней
о берег угрюмый она.
И всплески то справа, то слева
пленяли своей чистотой,
к а к мягкая сила припева
в какой-нибудь песне простой.
И с привкусом свежего снега,
к а к жизни сокрытая суть,
знобящая прелесть побега
ломила нам зубы чуть-чуть.
Но карта в руках капитана
ш у р ш а л а, протерта насквозь,
и что-то ему прошептала,
что тягостно в нем отдалось.
И нам суховато, негромко
сказал капитан, омрачась:
«У мыса Могила Ребенка
мы с вами проходим сейчас».
Есть вне телефонного ига
со всем человечеством связь.
Шуршащая медленность мига
тревожным звонком прервалась.
Как в мире нет мира второго,
счастливым побегам — не быть.
Несчастия мира — тот провод,
который нельзя отрубить.
И что-то вставало у горла,
такое, о чем не с к а з а т ь, —
ведь слово « р е б е н о к» — т а к горько
со словом «могила» связать.
Я думал о всех погребенных,
о всем, погребенном во всех.
69
Любовь — это тоже ребенок.
Его закопать — это грех.
Но д в а ж д ы был заступ мой
всажен
пол поздние слезы мои,
и кто не выкапывал сам же
могилу своей же любви?
И д а ж е без слез неутешных —
привычка уже, черт возьми! —
мы ставим кресты на надеждах,
как будто кресты над детьми.
Так старит проклятая гонка,
тщеславия суетный пыл,
и каждый — могила ребенка,
которым когда-то он был.
Мы плыли вдоль этого мыса,
вдоль мрачных скалистых громад,
как вдоль обнаженного смысла
своих невозвратных утрат.
И каждый был горько наказан
за все, что схоронено им,
и крошечный колокол в каждом
звонил по нему и другим...
1970
ВАХТА
НА ЗАКАТЕ
Вахту я нес на рассвете вчера.
Сколько мной было загадано!
Ну а сегодня иная пора.
Вахта моя — з а к а т н а я.
Чем-то похож и закат на рассвет,
но, свою силу утрачивая,
свет потихонечку сходит на нет.
Ночь подбирается вкрадчивая.
70
Солнце уходит на передых,
солнце разбито, рассеяно.
Красного мертвенный переход
в серое, серое, серое.
В ичигах бродит, как будто тать,
сумрак шагами несытыми...
Время, когда еще можно читать,—
свободно, хотя относительно.
Сейчас бы мне чистого спирта глоток,
а закусить — хоть галошею.
Сейчас бы мне книгу любую, браток,
Любую, но только хорошую.
1967
ЗА
МОЛОЧКОМ
Н а ш к а р б а с мягонько —
в ивняк бочком,
а мы в деревню — за молочком.
Ведром побрякиваем,
идем,покрякиваем —
вот-вот ленчаночка качнет бочком
при коромыслице,
и губы в кислице,
и то, 'гто следует, у ней торчком.
'А на берегу коромысло лежит,
а по коромыслу повилика бежит,
а по коромыслу гуляют муравьи,
видно, в его трещинах своим-свои.
А на суглинке лодка сохлая,