Дорога в дождь — она не сладость.
Дорога в д о ж д ь — о н а беда.
И надо же, к а к а я слякоть,
к а к а я долгая вода!
Все затемненно: поле, струи,
и мост, и силуэт креста,
и мокрое мерцанье сбруи,
и всплески белые хвоста.
75
Еще недавно в чьем-то доме,
куда под праздник занесло,
я мандариновые дольки
глотал непризнанно и зло.
Все оставляло злым, голодным:
хозяйка пышная в песце,
и споры о романе модном,
и о проехавшем певце.
А нынче поле с мокрой рожью,
дорога, дед в дождевике,
и т я ж е л ы сырые вожжи
в его медлительной руке.
Ему б в тепло, и дела мало.
Ему бы водки да пивца!
Не знает этого романа,
не слышал этого певца.
Промокла кляча, одурела...
Тоскливо хлюпают следы.
Зевает возчик... Надоело
дождь вытряхать из бороды...
1960
Россия, ты меня учила,
чтобы не знал потом стыда,
дрова колоть, щепать лучину
и ставить правильно стога,
ценить любой сухарь щербатый,
коней впрягать и распрягать
и клубни надвое
лопатой,
с а ж а я в землю, разрубать..,
Россия, ты меня учила —·
и в юных и в иных летах
упрямым быть, искать причины
того, что плохо, что не так,
76
и свято поклоняться праху,
и свято верить в молодежь,
и защищать по-русски правду,
и бить по-русски в морду ложь...
Но ты меня еще учила
всем скромным подвигом своим,
что званье «русский» мне вручила
не для того, чтоб хвастал им.
А чтобы был мне друг-товарищ,
будь то поляк или узбек,
будь то еврей или аварец,
коль он хороший человек.
Б л а г о д а р ю тебя, Россия,
за то, что строю и пашу,
за буквы первые косые,
за книги те, что напишу,*'
Наградой сладостной и грустной—
я верю — будет мне навек,
что жил и умер я, как русский,
рабочий русский человек.
1955
КРАСОТА
Роса в привередах не ходит
по части запросов проста.
Роса себе место находит
везде, ибо это роса.
Роса лепестков не канючит -
росе не хватает садов,
и с проволочных колючек
свисает, как будто с цветов.
Горят ее капли сквозные
на клепке и в щелях креста
и, словно роса, по России
рассыпана ты, красота.
77
Олекмою полные ведра
к земле пригибают девчат,
но вольно качаются бедра
и груди крамольно торчат.
Копчушка
в Сангарах киркою
по вечной
стучит мерзлоте,
но челка
льняною рекою
о вечной
журчит красоте.
В толкучке устькутского орса
тебя обзовут: «Паразит!»,
но греческой выточкой торса,
смеясь, продавщица пронзит.
Шикарно взвалив под Слюдянкой
цементный мешок на плечо,
с какой величавой осанкой
чалдоночка кинет: «Ничо!»
А взгляд электродово-синий
вдруг сварщица в Ленске прольет,
и тайная грация линий
спецовку мятежно пробьет.
Ах как недостойны все робы
того, как звеняще тонки,
волною подкожною робко
по спинам бегут позвонки!
Ах сколькое в нас недостойно
того, как победно чиста,
пройдя революции, войны,
поводит плечом красота.
Все то, что у нас не выходит
и сходит на ход холостой,
пробел восполняя, восходит
на русской земле красотой.
И не на грейпфрутовых соках
и прочих изящных харчах —
восходит на кашах жестоких,
на ржавых консервных борщах.
73
Уродствами разного рода
и лаской оков и кнута
не выбита эта порода,
не вытравлена красота.
Покуда, как всеисцеленье,
как нации гордость и честь,
есть женщины в русских селеньях
Россия и будет и есть.
И верю я в чаянья наши,
когда вагонетки ползут,
а зубы Ростовой Наташи
слепяще блеснут сквозь мазут...
1967
Б А Л Л А Д А О ЛЕНСКОМ
ПОДАРКЕ
Подарками я не обижен, пожалуй.
Д а р и л и мне все —аж до каски пожарной.
Но в жизни не только мне глЪдили волосы,
и шли вперемежку —
пинки,гладиолусы,
и чертовы зубы, и медные трубы
и д а ж е (как смутно мне помнится)
губы.
Тот в рот, как подарок,мне проповедь вталкивал