Когда он стой, когда он крик.
И на крыле любого «Ила»,
вкогтившись в клепку, словно зверь,
к тебе летит душа, что взвыла
и стала голодом теперь.
Сквозь восемь тысяч километров
любовь пространством воскреси.
Пришли мне голод свои ответный
и этим голодом спаси.
Пришли его, не жди, не медли —
ведь насмерть душу или плоть
|
сквозь восемь тысяч километров
ресницы могут уколоть.
1977
ВТОРАЯ ДОБЫЧА
Любимая, не разлюби.
Любимая, не раздроби
Мне каблучками позвоночника.
Чтоб медленно сходить с ума,
нет лучше мест, чем Колыма,
где золото не позолочено.
Вода колымская мутна —
в ней все продражспо до дна.
Грязь — это дочь родная золота.
А что с тобой искали мы,
когда, как берег Колымы,
душа искромсана, изодрана?
На мокром камушке сижу,
сквозь накомарник чай цежу.
Неужто зря река изранена?
Но золотым песком о зуб
вдруг хрустнет, к нам попавшись в суп,
новозеландская баранина.
Закон таков на приисках —
в уже процеженных песках,
когда их снова цедят, · встряхивают,—
такое золото молчком
вдруг вспыхнет желтеньким бочком,
что, ахнув, д а ж е драги вздрагивают.
Есть в первой добыче обман,
когда заносят в промфинплан,
что все здесь выскреблено дочиста.
Несчастен тот, кто забывал
любовь, как брошенный отвал,—
есть и в любви вторая добыча!
На полигоне золотом
я вспоминаю зло о том,
как с первой добычей небрежничал,
но из промытого песка,
так далека и так близка,
вновь золотая прядь забрезжила.
124
Вторая добыча — верней.
Все, чем последней, тем ценней.
Ни в чем последнем нет бесследного.
Есть и у золота конец,
но для венчальных двух колеи
мне хватит золота последнего.
1977
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Ж и т ь и жить бы на свете,
да, наверно, нельзя.
Чьи-то души, бесследно
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги..;
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
Я не верую в чудо.
Я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,—
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
125
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
рели было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил негладко —
для России я жил.
И надеждою маюсь —
полный тайных тревог,—
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет
про меня без труда,
только пусть она будет
навсегда, навсегда...
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня.
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои и чужие
заметая следы,..
Быть бессмертным не в сити
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я...
1965
126
К а к а я чсртопая сила,
к а к а я чертовая страсть
меня вела и возносила
и не давала мне упасть?
И отчего во мне не стихнула,
и отчего во мне не сгинула
моя веселая настыринка,
моя веселая несгибинка?
Л оттого, что я рожден
в стране, для хлипких непригодной.
и от рожденья награжден
ее людьми, ее природой.
В России все моя родня,
и нет, наверно, ни избы в ней,
где бы не приняли меня
с участьем, с лаской неизбывной.
Я счастлив долею почетной,
моей спасительною ладанкой,
что на Печоре я печорский
и что на Ладоге я ладожский.
И пусть я, птица перелетная,
мечусь по всей России, мучаясь,—
всегда Россия перельет в меня
свою спокойную могучесть...
19СЗ
127
ПРО ТЫКО
ВЫЛКУ
З а п р я г а в хитрую ухмылку,
я расскажу про Тыко Вылку.
Выть может, малость я навру,
но не хочу я с тем считаться,
что стал он темой диссертаций.
Мне это в с е — н е по нутру.