Ведь, между прочим, эта тема
имела — черт их взял бы! — тело
порядка сотни килограмм.
Песцов и рыбу продавала,
оленей в карты продувала,
унты, бывало, пропивала
и, мажа холст, не придавала
значенья тонким колерам.
Все восторгались с жалким писком
им — первым ненцем-живописцем,
а он себя не раздувал,
и безо всяческих загадок
он рисовал закат — закатом ·
и море — морем рисовал.
Был каждый глаз у Тыко Вылки,
как будто щелка у копилки.
Но он копил, как скряга хмур,
не медь потертую влияний,
а блики северных сияний, ,
а блестки рыбьих одеяний .
и переливы нерпьих шкур.
«Когда вы это все учтете?» —
искусствоведческие тети
внушали ищущим юнцам.
«Из вас художников не выйдет.
Вот он — рисует все, как видит...
К нему на выучку бы вам!» г
Ему начальник раймасштаба,
толстяк, .грудастый, словно баба,
который был известный гад,
с к а з а л: «Оплатим все по форме...
Отобрази меня на фоне
оленеводческих бригад.
Ты отрази 'и поголовье,
и липа, полные здоровья,
и трудовой задор, и пыл,
но чтобы все в натуре вышло!»
«Начальник, я пишу, как вижу...»
И Вылка к делу приступил.
Он, в краски вкладывая нежность,
изобразил оленей, ненцев,
н — будь что будет, все равно!—« д
к а к завершенье, на картине
с размаху шлепнул посредине
большое грязное пятно!
То был для Вылки очень странный
прием — по сущности, абстрактный,
а в то же время сочный, страстный,
реалистический мазок.
Смеялись ненцы и олени,
и лишь начальник в изумленье,
сочтя все это за глумленье,
никак узнать себя не мог.
И я восславлю Тыко Вылку!
Пускай он ложку или вилку
д е р ж а т ь как надо не умел —
зато он кисть д е р ж а л как надо,
зато себя д е р ж а л как надо!
Вот редкость — гордость он имел.
1903
БЕРЕЗА
Он промазал, охотник.
Он выругался
гильзу теплую
в снег отряхнул,
· ушенко
329
а по веткам разбуженным двигался,
колыхая сосульки,
гул.
И береза с корою простреленной,
расколдованное дитя,
вся покачивалась,· вся посверкивала,
вся потягивалась
хрустя.
И томилась испугом невысказанным,
будто он, прикоснувшись ко лбу,
разбудил поцелуем—
не выстрелом,
как царевну в хрустальном гробу.
И охотник от чуда возникшего
д а ж е вымолвить слова не мог:
от дробинок его. в ствол вонзившихся,
брызнул, брызнул березовый сок.
И охотник, забыв об измотанности,
вдруг припал пересохшей душой,
будто к собственной давешной молодости,
к бьющей молодости чужой.
Зубы сладко ломило
от холода,
и у ног задремало ружье...
Так поила береза
охотника,
позабыв, что он ранил ее.
1964
130
//.
Тарасову
Страданье устает, страданьем быть
и к радостям относится серьезно,
как будто бы в ярме обрыдлом бык
траву жует почти религиозно.
И переходит в облегченье боль,
и переходит в утешенье горе,
кристаллизуясь медленно, как соль,
в у ж е перенасыщенном растворе.
И не случайно то, что с давних пор
до хрипоты счастливой, до ерываиья
частушечный разбойный перебор
над Волгой называется «страданье».
Ручей весенний — это бывший лед.
Д а й чуть весны страдавшему кому-то,
и в нем тихонько радость запоет,
как будто бы оттаявшая мука.
Просты причины радости простой.
Солдат продрогший знает всею юшкой,
как сладок д а ж е кипяток пустой
с пушистым белым облачком над кружкой.
Что нестрадавшим роскошь роз в Крыму?
Но заключенный ценит подороже
в Мадриде на прогулочном кругу
задевший за ботинок подорожник.
И женщина, поникшая в беде,
бросается, забывши о развязке,
на мышеловку состраданья, где
предательски надел кусочек ласки.
Усталость видит счастье и в борще,
придя со сплава и с лесоповала...
А что такое счастье вообще?
Страдание, которое устало.
.1908