рокочет «Дубинушку» втайне.
Во что же вы верите,
если не верите в бога?
Работа любаябез веры во что-то убога.
Опасней безверья — подложная л о ж н а я вера.
Но в чем заключается
л ж и или истины мера?
Мне бывший солдат
отвечает с наигранным видом
пужливым:
«Я с детства застенчив,
а вы — слишком быстрый —
все сразу скажи вам...»
Насмешливо щурится
бывший инспектор ГАИ:
«В права...
Но когда не чужие права, а мои...»
«В чо верю? —
зимипский чалдон размышляет,
вздыхая,
— В людей...
Р а з в е это, по-вашему, вера плохая?»
Д в а брата из Вологды
в голос один пробасили:
«В Россию».
И буркнул верзила из Шуи,
ногою сгребая еловые шишки:
«В хорошие книжки,
да только они не в излишке...»
И так повариха с к а з а л а,
мешая половником гречку:
«В нечто...»
А самый старший в бригаде —
тридцатилетний Кондрашин
345
вопросом по поводу веры
нисколечко не ошарашен,
Он и кайлил, и лопатил,
он и таскал треногу:
«Не верю ни в бога, ни в черта:
верю — в дорогу!»
Кругом — Куликовское поле
поваленных сосен и лиственниц.
Медведь из малинника
пятится задом, облизываясь.
Одна ягодиночка
в шерсти дремучей запуталась,
как будто забылась,
как будто о чем-то задумалась.
И, может, ей хочется спрыгнуть
с дразнинкой таежной дикой
в рабочую рыжую каску,
наполненную голубикой.
Встает с перекура Кондрашин,
в каску ладонью ныряет
и полную горсть голубики
в улыбку свою швыряет,
Кондрашин ведет бульдозер,
смеясь голубыми зубами.
Улыбку лежачие камни
встречают гранитными лбами.
И цедит сквозь зубы Кондрашин
при каждом таком натыканьи:
«Нам бурелом не страшен.
Загвоздка — лежачие камни.
Не надо излишней тревоги,
а надо в обход, не озлобясь.
Всегда против новой дороги —
замшелая твердолобость.
Об эти лежачие камни
глупо с размаху сломаться.
Умней идти не рывками —
бочком обойти, как по маслу.
И надо вернуться после,
раз поперек попались,
и вывернуть их из псчвы,
в которой они окопались.
346
Недопустимы вздохи,
непозволительны охи.
Всегда против духа эпохи —
лежачие камни эпохи».
И с бамовских грозно скрежещущих просек,
с этих камней и пней
я вижу эпоху, которая д а ж е не просит —·
требует слова о ней.
6
Когда распадается
чувство действительности,
к а к будто действительности — никакой,
то страшно хочется лечь и вытянуться,
не шевеля ни ногой, ни рукой.
«Ногой шевелить?
Еще можно во что-нибудь вляпаться...
Рукой шевелить? Не оттяпали бы руки...»
Таков шепоток человеческой
внутренней слабости
и подлые внешние шепотки.
И так лежит человек, не шевелится,
хотя он при этом весьма шевелится:
на службу ходит и в тирах целится,
на выпивончиках веселится.
Но это его движение ложно:
все это л е ж а, л е ж а, л е ж а.
Просторна планета, но тесно на ней
от бодро ходячих лежачих камней.
Пыхтит история, их раскачивая,
а потом огибает — они не в счет,
Под лежачих людей, под идеи лежачие
история не течет.
От Родины так далеки, как пришельцы,
собственные замшельцы.
Они, залежавшиеся, истертые,
торчат, застряв посреди быстрины,
но когда исчезает чувство истории,
исчезает чувство страны.
А страна существует, ж и в а я, а не л е ж а ч а я,
хотя и с грузом лежачих камней,
своим движением нас лишающая
347
права быть неподвижными в ней.
А страна существует, особенная, великая,
со свистом ракетным и «Цоб-цобе!».
И пусть ей подсказывают, шипя и мурлыкая,
она разберется сама в себе.
Страна без подсказки когда-то попрала
лежачий валун крепостного права,
сама отшвырнула без просьб и поклона
лежачий камень царского трона.
И с шара земного,
покрытого черной золою дымящей,
столкнула фашизм, будто камень давящий,
и вырвала собственными руками
стольких трагедий лежачий камень.
Стоят за спиной Кондрашина
призраки над скреперами:
«Мы начали БАМ в тридцатых.
Мы строили здесь, умирали.