Но здесь начинал, на БАМе, '
ночами, когда ни зги,
молоденький Вася Ажаев
роман «Далеко от Москвы»,
Верили мы упрямо в Родину и народ
и, вывернув рельсы БАМа,
их отправляли на фронт.
Кожу с ладоней кровью
приклеивал к рельсам мороз,
как будто бы письма фронту
о том, что мы с фронтом не врозь.
Имя Родины свято. Да не забудется вам,
что воевал когда-то
под Сталинградом БАМ».
И надо держаться, чего бы нам это ни стоило,
а не идти, обезверясь, ко дну.
Л и ш ь тот, в ком нету чувства истории,
теряет веру в такую страну.
И я ненавижу всю жизнь бюрократов,
воюю, хотя мне не все по плечу,
но ненависть к этим замшельцам не спрятав,
прятать любви к стране не хочу.
В ней мало родиться
и голос утробный
выдать за голос глубинных корней.
Пусть называет Редину — Родиной
лишь тот, кто духовно родился в ней,
Я видел немало трусливого, злого,
но верю не злу, а людскому добру,
Я этой стране отдаю мое слово,
за эту страну я без слова умру.
7
...Я в Лондон попал из сибирской распутицы.
Внушаю издателю так и сяк:
«Рекомендую книгу Распутина.
Такой талантище. Наш, сибиряк...»
Спросил издатель, кончиком пальца
в коктейле помешивая лед:
«Распутин — он что — не родственник старца?
Жаль... Без паблисити — не пойдет».
Глаза у издателя сонными были.
Очки лишь на миг любопытство з а ж г л о:
«Вы упомянули, что он — в Сибири,
Простите нескромный вопрос —
а за что?» —·
«Да он там родился...»—·
усмешки не пряча,
я стиснул коктейль недопитый в руке.
Передо мной был камень лежачий
в замшелом замшевом пиджаке.
Вы в нашем споре давно проспорили,
стараясь не видеть со стороны,
как выворачивает бульдозер истории
лежачий камень «холодной войны».
Вы за Россию «переживаете остро»,
а в то же время, как ни крути,
лежачим камнем трагедия Ольстера
сейчас у Британии на груди.
Вы нас учили свободе, учили,
но вот вам урок, неопровержим:
на горле моих товарищей в Чили —
лежачим камнем
фашистский режим.
Об этом заботьтесь,
и, кстати, о вечности
343
и о невечном шаре земном.
А наши лежачие камни отечественные—·
наша забота.Мы их сковырнем.
8
...В тайге над Кунермой —
лежачие ржавые камни,
и скулы Кондрашина ходят,
бугрясь ж е л в а к а м и.
Он дюжину бревен
з а ц а п а л удавкою троса,
и трос надрывается,
трос угрожающе трется,
и знает Кондрашин,
что нет запасного, к несчастью:
в лежачие камни уперлись —
ни с места! — запчасти,
машины, продукты,
ушанки, горючее, спички, стихи...
На стольких столах не сукно, а болотные мхи,
Все надо опять выбивать
и стучать кулаками.
У стольких еще не мозги —
а лежачие камни.
Но крепче камней лежачих
рабочая крупная кость,
Сильнее болот стоячих
веселая русская злость.
Пусть в грохоте, скрежете, дыме
рабочие все повторят
свое могучее имя —
слово «Пролетариат».
И эхом этого слова
все камни лежачие враз
из нашего шара земного
ты вырвешь, рабочий класс.
...Кондрашин в ботфортах резиновых
ливень с ладони пьет,
неостановим, как Россия,
как прадед — великий Петр.
350
'
II трос трещит от движения,
Россию таща напролом,
как будто бы жила двужильная,
одолженная Петром.
Бульдозер хрипит, ободранный,
проходит за яром яр,
в кустарник врубаясь, как в бороды
'I еж а чих камней — бояр,
удавкой валун корявый
выдергивая из мхов,
как гатчинского капрала,
забравшегося в альков.
Кондрашин помнит кишками,
как Разин, зубами скрипя,
швырнул нарумяненный камень
со струга, с друзей и себя.
И помнит, как делался прежде,
ладонью з а ж а т в тиски,
оружием Красной Пресни
лежачий булыжник Москвы.
И помнит он позвонками тот день, когда наконец,
как будто лежачий камень,
затрясся Зимний дворец.
Коидрашинский трос напрягся,
но в нем в одно сплетены
кудели крестьянской пряжи
с прядями седины.
В нем пушкинских терниев лавры
и р ж а в ь декабристских оков,,