Торопливо отвечая, Малыхин лихорадочно соображал: к чему бы этот допрос? Неужто его хотят силком затащить в РОА? Остролицый немец, морща высокий лоб, поинтересовался, какое хозяйство было у отца, когда его раскулачили.
— У отца? — переспросил Малыхин, проклиная в душе кержака. Это он, не иначе, нашептал про «раскулаченного». И напропалую стал молоть о пахотных десятинах, о рысаках в яблоках и шатровых хоромах под железной крышей. Так в его представлении должен был выглядеть рассказ о кулацких богатствах.
Внимательно выслушав сбивчивую речь Малыхина, остролицый вопросительно взглянул на переводчика. Тот коротко отбарабанил ответ. Тогда немец, вытянув ноги в начищенных до блеска сапогах и по-прежнему брезгливо морща лоб, сказал, а переводчик, почтительно приглушив голос, растолковал Малыхину, что ему выпала большая честь. Ему предлагают поступить на службу для выполнения особых заданий германского военного командования. В случае добросовестного отношения к делу и безусловной преданности ему гарантируют возвращение в восточных землях всего хозяйства отца и, кроме того, будет выплачено щедрое денежное вознаграждение.
Малыхин затравленно молчал, оглушенный ударами сердца. Так вот оно что! Вот, оказывается, куда его сманивают! И чем больше он молчал, тем все сумрачнее становилось лицо коменданта. Отказаться? Не миновать тогда зондерблока. А то и сразу пустят в расход. Это у них скоро делается. Вон, жирный зверюга, как насупился. Остролицый немец удивленно вскинул брови. Переводчик, перехватив выразительный взгляд коменданта, прошипел:
— Ну ты, быдло!..
И Малыхин, внутренне махнув на все рукой, присел на краешек стула и подписал обязательство служить «верой и правдой» германскому рейху.
По ночам, истерзанный кошмарами, он чаще всего вспоминал Вейца. Его немигающие, будто замороженные глаза, неправдоподобно увеличенные стеклами пенсне, его кошачью мягкую походку, его холеные белые руки с золотым перстнем. Занозой засел в памяти этот человек, который был «крестным отцом» Виктора Завьялова.
При первой же встрече, замыкая массивную дверцу сейфа с документами, Вейц сказал:
— Малыхин умер, исчез... Понимаете? Теперь вы — Завьялов, Виктор. Родился на великой русской реке Волга, в Ульяновске. Раньше — Симбирск. Так, кажется? Нет ни фатер, ни мутер. Сирота... У нас еще будет время поговорить об этом подробнее. А сейчас зарубите себе одно: легенду выучить назубок! Как это там? Чтобы комар носа нс подточил!
Заведение Вейца размещалось в окрестностях Кёнигсберга, в уютных коттеджах с островерхими черепичными крышами. Редкие сосны на песчаных дюнах неумолчно гудели под крутым морским ветром, устилая землю иглами. По этому пружинистому ковру днем и ночью бродили вооруженные охранники. И Малыхину поначалу казалось, что он опять попал в лагерь. Разве только не было здесь сторожевых вышек с пулеметами, да кормежка была куда сытней.
С боязливым любопытством всматривался он в окружающую обстановку, стараясь предугадать, что ждет его впереди. Сразу же после разговора с Вейцем ему устроили экзамен. Он стрелял из пистолетов различных образцов, прыгал через наполненные водой рвы, карабкался на сосны. На несколько секунд ему показали большую фотографию воинской части, заснятой на марше. Надо было быстро ответить, какой это род войск, чем кроме винтовок вооружены солдаты, сколько в колонне орудий и танков. Обладая цепкой памятью, он довольно успешно справился с этой задачей.
— О, превосходно! — воскликнул Вейц и согнутым пальцем с перстнем больно долбанул Малыхина по голове: — Башковитая башка!
Началась учеба. Небольшими группами, по два-три человека, вновь завербованные агенты знакомились с устройством портативных радиопередатчиков и приемами тайнописи, учились затяжным прыжкам с парашютом, отрабатывали методы бесшумного нападения на часовых. Вместе с Малыхиным занимался Николай Лесовский, высокий худой парень с хрящеватым носом. В свободные минуты он брал гитару и тихонько напевал блатные песни. Иногда ему подтягивал Владимир Антонов, светловолосый тип со сладеньким выражением на лице. А коренастый Ивлев и рыжий Огоньков молча сражались за шахматной доской. Особняком держался Хомутков, мужик, видать, себе на уме, лет под сорок, круглолицый, плотный, как груздь. Малыхин понимал, что все они носили вымышленные фамилии и, должно быть, как и он, попали к Вейцу, пройдя перед тем основательную обработку в лагерях для военнопленных.