По деревянным мосткам стремительно и легко пройдет помощник присяжного поверенного в форменном сюртуке. Высокий, скульптурно вылепленный лоб, тугой воротничок, бородка, взгляд глубокий, собранный. Он спешит в кружок самарских марксистов. Он изучает Маркса и Энгельса, изучает досконально, примеряя их учение к русской действительности. Он пишет одну из первых своих работ — «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни». Он молод, все только еще начинается, все еще впереди... А ветер с бурлацкой Волги доносит запахи вяленой рыбы, дым смоляных костров, скрип уключин, стонущие крики голодных чаек.
Вернулся он из Куйбышева больным, болело сердце. Проведать деда пришел Егорушка, упругий человек шести лет от роду, с глазенками, как две изюминки, запеченные в румяной сдобе.
Для Егорушки у деда припасены трехлинейная винтовка без затвора и старая буденовка. Дети приходили к нему часто, рисовал он их с душевным подъемом, без устали. Да и весь этот праздничный пестрый мир в мастерской, в сущности, создавался ради его маленьких гостей, чтобы чувствовали себя раскованно, не куксились.
Внука он рисовал чаще всего в буденовке. Наверное, виделись ему памятные степные травы и Мальчиш-Кибальчиш на горячем коне.
— Ай да Егорушка! Ай да герой! — приговаривал он, заканчивая рисунок. И не знал он, что портрет Фредерики Лонге, этюдные зарисовки в Куйбышеве и вот этот рисунок Егорушки — это последнее, что отмерено ему свершить в жизни.
Под утро его увезли в машине «скорой помощи». Но помощь запоздала...
Среди поступивших соболезнований было одно, из ставропольского села Жуковка. Село ничем особенно не знаменито, разве тем только, что живет в нем 276 семей Жуковых, все больше хлеборобов, но есть среди них учителя, зубной врач, зоотехник, дипломированный режиссер народного театра. На исходе зимы семьдесят третьего года надумали они собрать однофамильцев, устроить праздник трудовой и ратной славы. Кинули клич, разослали приглашения. В ответ из Москвы прислал книгу с дарственной надписью Жуков Георгий Константинович, Маршал Советского Союза. Из Кисловодска, оставив на время свою персональную выставку в местном музее, приехал Жуков Николай Николаевич, народный художник СССР.
Какой это был звонкий, с капелью, по-южному долгий и яркий день!
Его не отпускали со сцены сельского клуба. Он говорил о своей работе над Ленинианой, о своих поисках, сомнениях, заботах, показывал рисунки. Его слушали в такой взволнованной и глубокой тишине, что начинало слегка покалывать в висках, как бывает в горах, на большой высоте. Ни на одну секунду он не поддавался самообольщению, сознавая, что село Жуковка чествует не столько прославленного однофамильца, сколько художника, который сумел по-своему, по-новому, на чистом и прозрачном языке графики рассказать людям о том, как Володя Ульянов из Симбирска стал Лениным. И когда принимали его в почетные граждане села и преподносили в дар неподъемный хлебный каравай, он, растревоженный до слез, знал одно: если бы дано было ему прожить еще одну жизнь, то он хотел бы, чтобы она была прожита только так, как эта!
...А каравай сохранился до сей поры, покоится на низенькой подставке перед мольбертом.
Едва откроешь дверь в мастерскую, как малиновая рыба под потолком кивнет печально головой. Молчит холст, не тронутый кистью. Белеет, как проран, в этом пестром и осиротевшем мире. В сумерках залетают с улицы сполохи неоновой рекламы. Скользят по холсту, точно цветные призраки, не ухватишь взглядом. Но оранжево светится каравай, сотворенный из могучих ставропольских пшениц, и будто веет по комнате запахом свежего хлеба.
Большевик из Лефортова
«Щербаковская ул. (бывшая Михайловская) названа в честь рабочего-большевика П. П. Щербакова...»
Из справочника «Имена московских улиц».
Мальчишка в щегольской курточке из синтетики и с умненьким личиком бежит по тротуару, помахивая школьным ранцем. Вдруг замер, словно уткнулся грудью в невидимый забор. Закинул голову, разглядывая табличку с названием улицы.
Улица в это позднее ноябрьское утро еще хранит приметы недавнего праздника. Флаги уже сняли, но еще свисают с фонарных столбов звезды из крашеных электрических лампочек и осеннее солнце золотит окна высотных домов, у которых лоджии и балконы сверху донизу еще затянуты кумачовыми полотнищами. И там, на верхних этажах, столько морозного простора, голубизны, яркого радостного света, что кажется, это не жилые дома, а космические причалы в красных парадных коврах.