Не знаю, жива ли мать Сережки Виноградова. Сам он до призыва жил в Палашевском переулке, что рядом с Малой Бронной, и на глазах всей РПГ (разведывательно-поисковой группы) был наповал сражен бандеровской пулей. Без единого звука сунулся он головой в папоротник и, пригнув веточку черники, измазал щеку спелой ягодой, а слетевшая пилотка открыла худенький затылок с мягким русым завитком в ложбинке...
Рожденные в двадцать седьмом году, мы были последние, кого призвали в армию на действительную службу в годы войны. А сегодня наши дети, сыновья невоевавших вроде бы солдат, принимают военную присягу.
...Солнце отвесно поднялось над соснами, укоротив до предела тень. Вся лесная поляна потонула в запахе разомлевшей хвои. Но свежо и чисто звучит первая фраза присяги, свитая молодыми голосами, — это новая смена солдат подошла к трибунке, затянутой кумачом.
Слова присяги несколько изменились по сравнению с той, которую мы принимали на исходе последней войны. Изменились слова, отредактированные временем, но не дух присяги, не ее первородный смысл, и она неизменно, в основе своей была и остается революционной клятвой, торжественным обещанием сыновей трудового народа, утвержденным ВЦИК 22 апреля 1918 года и в том же году, в мае, впервые произнесенным у стен Кремля.
Они стояли на мощенной камнем Красной площади, бойцы 4-го Московского рабочего полка и польские коммунары, сформировавшие в знак пролетарской солидарности с русскими братьями по классу Варшавский революционный полк. Социализм, Советская республика, власть рабочих и крестьян... В один голос, как бы на одном дыхании выговаривали эти необыкновенные слова вчерашние солдаты царской армии, впалогрудые ткачи из Лодзи, тестомесы из филипповских пекарен, светло-русые студенты из Кракова и рабочие пареньки с Рогожской заставы, в чистенько выстиранных косоворотках, в засаленных картузах и с обмотками, неумело и наспех наверченными, для вящего воинского виду, поверх отцовских штанов.
Они клялись не щадить крови и жизни своей, защищая рабоче-крестьянскую власть, а «если по злому умыслу отступлю от этого торжественного обещания, да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона». Они пели «Интернационал» и готовы были немедленно, прямо с площади ринуться в последний и решительный бой с белой гвардией, красновской контрой, с интервентами в болотно-зеленых шинелях, и они не знали еще, сколько немеренных верст на дорогах гражданской войны — и не только этой войны — отделяют их от этого боя.
Летел запоздалый тополиный пух из Александровского сада. Вился снежком над полками, уходившими с развернутым знаменем по булыжной мостовой Никольской улицы на Каланчевку, к вокзалам... Он сражался. Бился насмерть и выстоял. Он выстоял наперекор всему, этот новый, отчаянно дерзкий мир, и, отстаивая свое право на жизнь, как нерушимый завет, как символ своей моральной чистоты и нравственного превосходства, повторял слова, сказанные Фридрихом Энгельсом: «Стреляйте первые, господа буржуа!»
И отвечал ударом на удар. Только так: ударом на удар! И никогда не поступал иначе.
Печатая шаг, выходят из строя солдаты. Тянут носок, стараются, хотя «печатают» не очень четко. Да и солдаты они — без году неделя. Прославленная Н-ская часть собрала их под свой рдяный стяг и предоставила боевую технику, чтобы они, будущие рабочие, врачи, педагоги, инженеры, сдали первый в своей жизни гражданский экзамен — воинский экзамен защитников Отечества. Впереди у них марш-броски, изучение уставов, стрельбы, строевая подготовка, но все, что предстоит им пройти, начинается сегодня, с присяги и с этих обязывающих слов:
— Я клянусь... до последнего дыхания... я всегда готов...
Тревожно родительскому сердцу, когда видишь сына с оружием, в полевой защитной форме, с погонами. И радостно, потому что здесь, на военном плацу, он не только принимает присягу. Он, как молодая птица, становится на крыло, он идет отныне в одном с тобой строю, след в след. Умом это прекрасно понимаешь, а сердцем... Оно не дает покоя, оно все спрашивает: «Что ждет его впереди? Устоит ли? Не согнется, не сломается, если пробьет час и святость клятвы потребует предельного напряжения мускулов, всей воли и всех душевных сил?»