На другой день, повстречав Веню на берегу Пехорки, сонной речушки, заросшей желтыми купавами, я понял, что побег не остался тайной для соседей. Не говоря худого слова, Веня плотно ухватил курчавенький вихор и дернул его так, что искры посыпались из глаз. Прикидывая, как бы ловчее удариться в рев, я вдруг почувствовал, что рука его смягчилась. Осторожно, с неумелой ласковостью скользила она по волосам, словно водило этой рукой робко проглянувшее отцовское чувство. И он сказал негромко:
— Ничего, ничего...
Голубые глаза его сузились, потемнели. Он глядел за Пехорку, где на взгорье в блеске тихого солнечного утра стояло большое село и оранжевыми огнями горели окна в избах, где вдали над Москвой-рекой висел ажурный мост, будто связанный из тонкой сизой проволоки, и широкой волной, темно синея, скатывались за горизонт леса, но казалось, что глядел он еще дальше. Там, далеко-далеко, словно виделись ему дымное небо Испании, расколотые снарядами деревья в Каса дель Кампо, баррикады на улицах Университетского городка, плакаты с надписью: «Но пасаран!»
Мне кажется теперь, что сказал он тогда больше, чем два слова. Он, наверное, хотел сказать:
— Ничего, братишка, ничего... Им все припомнится, все зачтется. Они разгружают бомбовозы над беззащитными городами, но целятся они в нас. Понимаешь? Мы стоим у них поперек горла. Эта фашистская свора рано или поздно кинется на нашу границу. Ну что ж, пусть только попробует.
Недавно я снова был в Ильинском. Пустынны вымытые дождями улицы, старые сосны за штакетником тихонько скрипят на ветру. И в один грустный миг, когда шел я узеньким проулочком, почудилось, будто я и есть тот последний на земле человек, который еще помнит о Вене Брюховецком.
Мы все, как цепями, связаны памятью с теми, кто не пришел с войны. Это святые цепи, они не в тягость. Важно только, чтобы не рухнуло, не порвалось, не сгинуло бесследно ни одно звено.
На снимке за спиной лейтенанта среди глыб развороченной земли лежит молодой боец. Кто он? В каком краю нашей Родины узнают его, на каком языке назовут его имя? Листок фотобумаги пронес сквозь годы мальчишеское лицо, искаженное страданием, а сам он давно ушел в луговые травы, в неяркие лесные цветы, в светлый сок берез. Но почему так щемит сердце, почему? И руки наперекор разуму тянутся поправить его запрокинутую голову...
А лейтенант в том первом бою на границе упал последним. Никто не скажет, сколько длился бой, но начался он на рассвете, в четыре часа утра. На орудийные выстрелы, на частое тявканье минометов, на сплошной адский огонь пограничники отвечали скупыми очередями из «максима» и прицельными залпами из трехлинейных винтовок.
И когда замолчали огневые точки, когда полегли вокруг все бойцы, убитые и раненые, лейтенант оглянулся.
Над верхушками сосен вставало солнце, вокруг столбов вились черным серпантином обрывки телефонных проводов. Знают ли там, в тылу, что идет бой на границе? Готовы ли встретить вражью силу? Не опоздают ли с помощью? А его окружали, хотели взять живым. У этих чужаков все было непривычно ему, противно взору: и каски с глубокими вырезами, и серо-зеленые мундиры, и оловянные пряжки на ремнях с орлами и свастикой. Будто не люди это были, а пришельцы с неведомой планеты. В глазах у них сквозь страх перед револьвером лейтенанта пробивался злой азарт. И тогда он вскинул к виску револьвер с последним патроном, и тело его упало под ноги вражеских пехотинцев, словно и мертвый хотел он хотя бы на одно лишнее мгновение задержать кованый фашистский сапог, занесенный над его родной землей.
...И все-таки жила, надежда, не гасла! Наперекор всему верилось, что отыщется след, откроется имя человека с лейтенантскими кубиками в петлицах и простреленным виском. Верилось, хотя порой едва не опускались руки и казалось, что легче найти иголку в стоге сена, чем отыскать этот след.
В Центральном архиве погранвойск придирчиво и скрупулезно рассматривали фотографии, присланные М. П. Ревякиной. С определенностью сказали, что между первым и вторым снимками нет видимой связи. Судя по обмундированию, на первом снимке запечатлены не взятые в плен пограничники, а скорее всего солдаты стройбатальона. Что же касается лейтенанта, то откуда известно, что это начальник погранзаставы? На рассвете 22 июня в бой с фашистами вступили 796 пограничных застав. Но слово «комендант» из немецкой надписи на обороте снимка можно толковать по-разному. А если это младший политрук или помощник начальника погранкомендатуры? В таком случае придется ворошить списки всех лейтенантов-пограничников, погибших в первый день войны 1941 года или числящихся с той поры пропавшими без вести. Устанавливать адреса их родных и близких. Списываться. Предъявлять для опознания снимок. Возможно, из этого дела что-либо и выйдет, но потребуются годы и годы... Вот если бы какая-нибудь была зацепка или ниточка, пусть самая крохотная.