Но в те минуты и часы, пока шел бой на границе, в Таураге успела развернуть свои части 125-я стрелковая дивизия. Ее атаковали три танковые и две пехотные дивизии врага. Особенно упорными были сражения на берегу реки Юра, мост через которую саперы смогли взорвать ценой своей жизни. Отступая с боями, прорываясь из окружения, 125-я дивизия потеряла две трети состава, но знамя сохранила и стойко держала затем оборону у стен Ленинграда. А когда пробил час, вместе со всей армией 125-я дивизия пошла в наступление. И теперь, когда мы обращаемся мысленно к тем тяжким дням и ночам, из которых составилась Великая Отечественная война, мы знаем, что путь к победе начинался отсюда, с пограничных застав, с этих первых рубежей нашей обороны, где впервые сбилась с ритма, забуксовала фашистская военная машина и где земля на три метра вглубь пропитана кровью бойцов в зеленых фуражках и молодых командиров с кубарями в петлицах.
Зная уже многое о лейтенанте Богуне, я не мог освободиться от мыслей о его семье, о судьбе его сына. Думалось: может быть, каким-то чудом он уцелел? Живет где-нибудь у нас или за рубежом этот смуглолицый мужчина лет сорока, черноволосый, как отец, с темными, как у матери, глазами и не ведает, откуда он родом, кто его родители, как появилась на теле огненная отметина, шрам от старой раны.
Подлинная жизнь и на этот раз оказалась гораздо интересней и богаче любой выдумки.
Весной 1980 года, после поездки с Росляковым в Прибалтику, в один из дней в редакции раздался телефонный звонок из Ворошиловграда. Мужской голос с заметным волнением произнес:
— Это Богун говорит. Валерий. Сын лейтенанта Богуна.
Боясь, что тут какая-то ошибка, нс веря, а скорее, страшась сразу же поверить в почти, казалось бы, невозможное, в то, что со мной действительно говорит Валерий Богун, я спросил в полной растерянности:
— Так вы живы?!
— Живы. Все живы. И мать, и ее родители.
— А рана? — все еще не верил я. — У вас есть на теле следы ранения?
— Есть, — раздалось в ответ. — На правой руке...
Потом выяснилось, что Валерий еще в 1979 году в доме отдыха держал в руках «Смену» с очерком о неизвестном лейтенанте, видел снимок, где лежит он ниц с простреленным виском, но читать очерк не стал. Не смог. Отдал журнал жене: «Посмотри, как похож этот лейтенант на фотографии отца». А спустя год — и надо же случиться такому совпадению! — ровно в сорок лет, в день рождения, пришел к нему на службу Варфоломей Федотович Киященко. Приткнулся к плечу внука седенькой головой, заплакал: «Дожили до светлых дней. Стучится к нам правда о твоем отце. Ищут его». И протянул областную газету с обращением юных следопытов, которые, выполняя просьбу «Известий», просили откликнуться всех, кто мог поведать что-нибудь о судьбе бывшего педагога Антона Антоновича Богуна и его близких.
На другой же день после звонка я выехал в Ворошиловград. На перроне вокзала узнал Валерия сразу. Он был в точности таким, каким и представлялся: высокий, смуглолицый и чернобровый, с темными неулыбчивыми глазами. Мы обнялись с ним, как родные.
Валерий ничего не помнил и почти ничего не знал. Его детская память прозрела в те дни, когда он очутился в доме деда на тихой улочке, заросшей акацией. Дом, еще до войны самолично сложенный Варфоломеем Федотовичем из бутового камня, как и вся короткая улочка, прячется в низинке почти в самом центре Ворошиловграда. Вокруг высотные здания, бетон и стекло, а тут дремотный покой жаркого полдня, бунчат мухи, в распахнутые окна тянутся ветки белой сирени.
Передо мной, комкая кружевной платок, сидит пожилая полная женщина. Она напряжена, взволнована, часто подносит платок к глазам. Антонина Варфоломеевна более тридцати лет замужем, от второго брака у нее взрослые дочери, она давно бабушка, и три года назад даже появился на свет правнук, а мои вопросы принуждают ее вспомнить ту, немыслимо далекую пору, когда ей было всего двадцать лет. Когда худенькая, глазастая, с годовалым первенцем на руках поселилась она в крестьянской избе, наскоро приспособленной под заставу, в нескольких сотнях метров от границы и с той, чужой стороны, леденисто поблескивая голубыми окулярами, словно прямо в горницу к ней пытались заглянуть мощные цейсовские бинокли.
— Нас две семьи жили на заставе. Была еще жена политрука Левина. Жили в постоянной тревоге. Со дня на день ожидали вооруженного нападения. Приехал начальник погранотряда, говорит: «Вы бы, девчата, повесили у себя на окнах тюлевые занавесочки. Пусть знают немцы, что мы на их провокации не поддаемся, не эвакуируем семьи комсостава. А если что начнется, дежурная полуторка вас с ребятами мигом увезет». Утром, когда началась война, эту полуторку немцы подожгли первым же снарядом.