Час назад меня познакомил с Александром Колодкиным майор милиции Коваленко. С этим майором, человеком горячим и по-настоящему увлеченным своей сложной работой, у нас перед тем был долгий разговор. «Не пришла ли пора, — спросил под конец майор, — когда на работу в милицию надо в первую очередь брать людей не с юридическим, а с высшим педагогическим образованием?»
Майор Коваленко говорил, конечно, не о себе, хотя он, обладая юридическим образованием, учился заочно в педагогическом вузе. Видимо, он все же думал о старшем сержанте Колодкине, хотя тот и не кончал института, а имел за плечами лишь восемь классов сельской школы.
Восемь классов... И армия. А после демобилизации — работа в милиции. Последние пятнадцать лет каждый вечер он несет патрульную службу на окраине Семипалатинска, в районе Сростенской ветки. Что же привело его в ряды бойцов в милицейских шинелях?
Колодкин, не вдаваясь в детали, отвечает коротко:
— Так уж получилось...
Столь же скупо рассказывает о себе. Женат. Дети. Отец в гражданскую был красным партизаном. Конником.
— А у меня тоже конь. Железный. — Он улыбнулся несмело, будто сам удивился неожиданно родившейся шутке. И негромко, хрипловатым баском стал говорить о своей службе.
Район Сростенской ветки — беспокойный. Народ тут живет разный. А Колодкина знают все. Мне представилось, как приходит по вызову в незнакомый дом этот спокойный и немолодой старший сержант, как разговаривает, гася разбушевавшиеся страсти. Наверное, его слушают внимательно. Ведь сам он глава большой семьи. Он знает жизнь и знает, как непросто порой складываются отношения в семье, у людей, живущих под одной крышей. Подумалось вдруг, что слова майора Коваленко о высшем педагогическом образовании применительно к милицейской работе означают не столько диплом об окончании вуза, сколько сумму душевного такта, чуткости и высокого педагогического мастерства, которой в наше время обязан обладать каждый человек, носящий милицейский мундир.
Но неужели за пятнадцать лет службы у старшего сержанта Колодкина не было происшествий, когда решения приходилось принимать в доли секунды, когда седели волосы и стремительно, как накат волны, налетало главное испытание — испытание мужества?
Такие происшествия, к сожалению, были.
В сумерках к старшему сержанту подошел пожилой мужчина и волнуясь сказал, что за углом стоит грузовик, а шофер, видать, пьяный в дым.
Колодкин на мотоцикле ринулся за угол. Машина ГАЗ-51 тронулась с места и стала набирать скорость, выписывая на асфальте замысловатые фигуры.
Поравнявшись с кабиной, старший сержант махнул рукой: глуши мотор! Чубатый парень за рулем скосил глаза, налитые хмельной удалью. Усмехнулся, прибавил газу.
На бешеной скорости Колодкин обогнал грузовик. Выскочил на перекресток, развернул мотоцикл поперек дороги. Горящие фары грузовика ослепили. Надвинулись немигающим зверским оком. Женщина на тротуаре закричала...
— Да, здесь сшибли, — повторил Колодкин, не подымая головы и будто разглядывая под колесами мотоцикла темную воду в радужных разводах.
Некоторое время мы едем молча. Накрапывает дождь. Мелкий, колючий, — словно это и не дождь вовсе, а иголки, летящие в лицо. За моей спиной в багажнике коляски невнятно бормочет рация. Колодкин время от времени останавливается, прибавляет в приемнике громкость. Тогда мы слышим, как такие же ночные патрули переговариваются с «десятым», дежурным оператором городского отдела милиции.
Приглушив голос, Колодкин говорит в микрофон:
— Десятый, десятый... Я — пятнадцатый. У меня все спокойно. Следую к перекидному мосту.
Мост этот, переброшенный через железнодорожные пути, смутно рисуется на фоне ночного неба, осветленного далекими станционными прожекторами. Огибаем длинное приземистое здание, и мотоцикл тряско прыгает по колдобинам. Звучно чавкает грязь, летят из-под колес ошметья, похожие на черных жаб.
А вокруг ни огонька и ни единой живой души. Слышно, как за высоким тесовым забором звякают угрожающе цепи. Собачий лай рвется чуть ли не из-под каждой подворотни.
Колодкин поясняет, что мы на Боровой улице. Тянется она вплоть до городского кладбища, и живет тут немало баптистов.
— Ну это, должно, народ спокойный. Тихий.
Старший сержант повторяет с коротким смешком:
— Тихий... Когда спит. А начнет гулять — вся Сростенская ветка ходуном ходит.
Мотоцикл резко сворачивает в проулок, и я невольно вздыхаю с облегчением. Впереди — половодье огней в окнах многоэтажных домов. И люди. На тротуарах, на автобусной остановке, возле сверкающих витрин гастронома «Север». Здесь подымают новые кварталы семипалатинские «Черемушки», и они неумолимо подступают к Боровой, окружают ее, теснят башенными кранами.