Со временем страх прошел, другие пришли времена.
Он с интересом ждал, когда же Маргося даст о себе знать. Втихомолку подсчитывал, сколько девочке лет. Пошла в школу, паспорт получила. Дожили, наконец, до выпускного бала, ну теперь — пора. Сердился: чего они там? Впереди у девчонки институт и все такое, а они... Хотя бы посоветовались, что ли. Он бы помог, — нет он не скупой, это враки, ему добра не жалко. Для кого копить, для племяшей-алкашей? Но набиваться сам не хотел, положение не позволяло. Он не Чикин, в науку не полез. Он как вол, при жерновах. Должен их кто-то крутить, чтобы на нашем шарике всегда было солнце?
Работа выпивает его до самого донышка. Наверху разговор крутой, без сантиментов. Поручили дело — так отвечай за него сполна и не жди поблажек, если оступишься. Но она мила ему, эта работа. Она, как допинг, — он жить больше не может без этой ежедневной встряски нервов.
Ему не стыдно смотреть в глаза людям. Речь не о его орденах и званиях — все это пост-фактум, а факт тот, что он дело делает и себя не жалеет. Вот так-то, мои дорогие!
После смерти жены он выждал год, как положено, и решился. Он исподволь вынянчил идею перевезти к себе Маргосю с дочерью. Он был уверен, что у них там, на Волге, все нормально. Если бы было иначе, он бы, конечно, узнал — у дурных вестей быстрые ноги.
Ему теперь казалось, что Маргося не стучится к нему по причине своей деликатности. Знает, что он дьявольски загружен, не хочет докучать.
Какая она стала, Маргося? Постарела, может — больна? Но это не важно, это не меняет дела. Последнее слово за ней, как пожелает, так и будет. Он тоже не вьюноша в хромовых сапожках, давление скачет за двести и движок барахлит. Ему не женщина нужна, а чтоб рядом — душа живая. Пусть отдыхает на даче, ухаживает за штанговыми розами. Может, и правду говорят, будто у человека жизнь делится на две части? Если вначале было худо, повезет потом.
Он отчетливо представлял, как объявится перед Маргосей. Объяснит все искренне и прямо, без утайки. Как попросит ничего не брать с собой в Москву, за исключением, может, мелочи, каких-нибудь пустячков.
Ему делалось жарко, и он засыпал, не прибегая к двойной дозе димедрола.
С проводницей Сомов прощался сердечно, благодарил. Она стояла у вагона в пуховой шали поверх берета и отвечала скупо, ошарашенная той помпой, с какой встречали ее пассажира.
А встреча была по первому разряду, только что без оркестра. На перроне во главе с долговязым Ереминым вытянулись цепочкой его заместители. Замыкал строй суровый дядя в кожаном реглане и с выражением на лице, не оставлявшим сомнения: если прикажут, ринется и в огонь, и в воду.
Еремин шагнул вперед, заулыбался.
Генеральный директор, а одет черт-те как. Тирольская шляпа с перышком, пальто длинное, с полами, как у поповской рясы. Хорошо хоть однотонный галстук нацепил, ходячая ЭВМ. Так за невероятную память называли Еремина за глаза его коллеги.
— А мы и не поверили — Сомов и в поезде? Машину на аэродроме держим. Вдруг в последнюю минуту передумали, решились лететь.
Еремин говорит неестественно громко, чтоб слышали все. Улыбается, но на душе, видать, кошки скребут. Не знает, с чем пожаловало начальство. Сейчас будет закидывать удочки, выяснять.
— Как доехали? Хорошо? Ну и ладно. Отвезем вас в резиденцию. Место красивое, над Волгой. Сосны кругом, тишина.
Это пробный шар. Начинаются хитрые маневры, прекрасно изученные Сомовым. В зависимости от его ответа станет ясно, в каком он настроении, сколько рассчитывает пробыть, и тогда в действие придет созданный для подобных ситуаций и отлаженный до винтика механизм. Вон тот, в кожаном реглане, изготовился, как на старте.
Ну да, ждите... Попадись к ним в лапы, и через неделю не очухаешься. То подледный лов в затоне, то лицензия на отстрел сайгаков.
— Я остановлюсь у вас в гостинице. Завтра с утра — по цехам. В двенадцать — к строителям. В пятнадцать — оперативка с главными специалистами. Вопрос один. Реконструкция. Ее темпы и расшивка узких мест. Программа приемлема?
— Вполне.
— Тогда поехали.
Они поехали на черной «Волге» с радиотелефоном и форсированным стосильным двигателем.
Вместо прежнего здания дирекции с длинными коридорами и скрипучими полами поднялся в пятнадцать этажей железобетонный четырехгранник с электронными часами на крыше. В вестибюле, сплошь выложенном плиткой цвета небесной лазури, подвешена незримо, словно парит в голубизне, планетарная модель атома.