Вернулась Лора с подносом, на котором стояла стеклянная кофеварка, две фарфоровые чашки, сахарница и вазочка с печеньем. Казалось, она двигалась из последних сил. Ее длинное лицо, из-за серых кудряшек казавшееся еще уже, было напряженным и усталым.
В тысячный разя задал себе все тот же вопрос: почему Люк женился на этой невзрачной глуповатой женщине, подруге детства из его родного села? Она была медсестрой и разговаривала, с трудом подбирая слова. Мне вспомнилась сальность, которую Люк частенько отпускал в ее адрес: «только миссионерская поза, без вариантов». Стало гадко.
Она села на табурет напротив меня. Нас разделял только низенький столик. Я подумал: на что теперь будут жить Лора и девочки? Надо будет выяснить, какое пособие получают жены полицейских, покончивших с собой. Но сейчас был неподходящий момент для обсуждения материальных вопросов. После нескольких банальных фраз о состоянии Люка Лора заявила:
— Я устраиваю для Люка мессу.
— Что? Но ведь Люк не…
— Я не о том. Я подумала…
Она замялась. Медленно потерла ладони.
— Я хотела собрать всех его друзей. Чтобы все объединились. Чтобы это был общий порыв…
— Ты хочешь сказать — призыв к Богу?
Лора не была верующей — полная противоположность Люку. И мне не понравилась эта идея с призывом, обыкновенным сигналом SOS, направленным в Небеса. В наши дни о Боге вспоминают только по случаю знаменательных событий: крестин, женитьбы, похорон…
— Речь идет не только о религиозной стороне, — продолжала она. — Я много читала о коме. Считается, что окружение больного может сыграть положительную роль. Были случаи, когда люди выходили из комы только благодаря тому, что с ними разговаривали и окружали атмосферой любви.
— И что же?
— Я хотела бы собрать его друзей. Чтобы создать сгусток энергии, понимаешь? Силу, которую Люк мог бы почувствовать.
Прямо как в «New Age». Я сухо спросил:
— В какой церкви это будет происходить?
— Святой Бернадетты. Это в двух шагах отсюда. Люк обычно туда и ходил.
Я знал эту часовню, расположенную на проспекте Порт-де-Венсен. Что-то вроде полуподвального бункера. Сейчас ею управляла тамильская община. Несколько лет назад, когда я еще служил в Отделе по борьбе с проституцией и сутенерством, прежнем Отделе нравов, я молился там на рассвете после прочесывания кольцевых бульваров, наводненных проститутками. Я сказал:
— Глава прихода никогда на такое не согласится.
— Почему?
— После того что сделал Люк, это исключено.
Она с горечью усмехнулась:
— Опять ваши дурацкие принципы? Но ты же сам сказал: Люк еще не умер.
— Это ничего не меняет в его поступке.
— Ты хочешь сказать, что он проклят?
— Хватит! Церковь следует определенным правилам, и…
— Я только что говорила со священником, — прервала она. — Индусом. Церемония состоится послезавтра утром.
Я искал в себе хоть искру радости, но ничего не чувствовал. Я сам себе казался ригористом, ретроградом, закрытым для всего нового. Вспомнился образок Люка, защищавший его от дьявола. Лора была права: мы оба жили в Средневековье, и он, и я.
— А ты-то, — спросила она, — почему пришел сегодня?
В ее тоне слышалось недоверие. Она всегда воспринимала меня как врага или по меньшей мере как противника. Я представлял собой недоступную для нее часть жизни Люка, ту мистическую глубину, которая от нее ускользала… И конечно же его работу полицейского. По ее мнению, это и было причиной его поступка.
— Я хотел тебя кое о чем спросить.
— Конечно. Это же твоя работа.
Я наклонился к ней и сказал как можно мягче:
— Я должен понять, что было у него на уме.
Она согласно кивнула, вытащила из рукава бумажный платок и высморкалась.
— Он ничего не оставил? Может, записку? Сообщение?
— Я бы тебе сказала.
— А в Берне ты искала?
— Я ездила туда сегодня после полудня. Там ничего нет. — Она помолчала и добавила: — Вечно эти тайны. Он не хотел, чтобы кто-нибудь понял.
— Он не болел?
— Ты о чем?
— Ну не знаю. Не делал анализов, не ходил к врачу?
— Нет, ничего такого.
— А каким он был в последнее время?
— Радостным, веселым.
— Радостным?
Она исподлобья посмотрела на меня:
— Он казался сильным, был таким деятельным, возбужденным. В его жизни что-то изменилось.
— Что?
Помолчав, она выпалила:
— Мне кажется, у него была любовница.
Я чуть не упал с дивана. Люк — янсенист. Он не то чтобы выше, а скорее вне плотских удовольствий. Это все равно что заподозрить папу в том, что он украл реликвии Ватикана для перепродажи.
— И у тебя есть доказательства?
— Предчувствия. Подозрительные совпадения. — Ее взгляд стал ледяным: — Вы ведь это так называете?
— Какие же?
Она не ответила. Опустив глаза, она судорожными движениями рвала в клочки бумажный платок. В этом жесте не было горя, скорее бешенство.
— У него изменилось настроение, — снова заговорила она. — Он был возбужден. Женщины такое чувствуют. И потом, он стал исчезать…
— Куда?
— Понятия не имею. Это началось в июле. Сначала на выходные. «Работа», — говорил он. А в августе он мне сказал, что едет в Берне. На две недели. Потом он уезжал в Европу. И каждый раз на неделю. Говорил, что ведет расследование. Но я же не дура.
— А когда прекратились эти поездки?
— В октябре они еще продолжались.
Подозрения Лоры были сильно преувеличены. Люк ей просто сказал правду: частное расследование. Что-то, над чем он работал скрытно, втайне от других. Может, как раз это дело я и ищу…
— У тебя и правда нет никаких соображений, куда он ездил?
Она снова горько усмехнулась:
— Почти никаких. Но я тоже провела маленькое расследование. Я обыскала его карманы, проверила записную книжку.
— Ты рылась в…
— Так делают все женщины. Оскорбленные женщины. Тебе этого не понять. — Ее платок превратился в крошки. — Я нашла только один намек. Один раз. Билет в Безансон.
— Безансон? Но зачем?
— Откуда я знаю? Наверное, там живет его шлюха.
— А билет от какого числа?
— От седьмого июля. В тот раз он отсутствовал четыре дня. А ты говоришь, Европа…
Лора дала мне в руки вожделенный ключ. Расследование привело Люка в Юра. Я попытался ее урезонить:
— Мне кажется, ты себя накручиваешь. Ты знаешь Люка так же хорошо, как и я. Даже лучше, чем я. Его это мало интересует.
— Да уж, — засмеялась она.
— Он сказал тебе правду: он вел расследование, вот и все. Свое личное расследование в свободное от работы время.
— Нет. У него была женщина.
— С чего ты так решила?
— Он изменился. В физическом плане.
— Не понимаю.
— Меня это не удивляет. — У нее прервалось дыхание, но она взяла себя в руки и продолжала безразличным тоном: — После рождения девочек он ко мне не притрагивался.
Я заерзал на диване. У меня не было никакого желания слушать такого рода признания. А она продолжала:
— Классический случай. Я и не настаивала. Секс его никогда не привлекал. Но этим летом все изменилось. Казалось, у него появилась потребность в сексе. Можно даже сказать, он был ненасытным.
— Но ведь это скорее знак того, что ваш брак стал более прочным, разве нет?
— Бедный Матье. Вы с ним два сапога пара.
Она произнесла это без какой-либо нежности, а затем сказала:
— Возврат к пылкости как раз и есть один из признаков измены. Муж входит во вкус, понимаешь? А тут еще угрызения совести. Что-то вроде компенсации: муженек пытается возместить жене нанесенный ущерб.
Мне действительно было не по себе. Представить себе Субейра в постели — все равно что заглянуть к священнику под сутану. Раскрыть секрет, который тебе совсем не нужен. Я встал, чтобы прекратить этот разговор, и сказал наконец о цели моего визита:
— Нельзя ли мне… могу я осмотреть его кабинет?