Однако эти стихи можно понять и по-другому. Мы с Люком часто говорили об этом. Настоящим христианам смерть необходима, чтобы уничтожить в себе того, кто живет без Бога. Умереть для себя, для других, для всего материального и воскреснуть в Memoria Dei[8]… «Смерти до смерти желаю…». Четыре века назад Блаженный Августин уже провозгласил эту истину.
— Есть еще одна смерть, — как будто подслушав мои мысли, добавил Люк. — Мы с тобой отказались от материального, чтобы жить духовным. Только такая духовная жизнь — очередная разновидность комфорта. Пришло время уйти с этого успокоительного пути. Придется умереть еще раз, Мат. Убить в себе христианина и стать полицейским. Запачкать руки. Затравить дьявола и вступить с ним в борьбу, даже рискуя забыть Бога.
— И такая борьба ведется в Уголовной полиции?
— Кровавые преступления — это единственный путь. Пойдешь ты по нему или нет? Готов ты уничтожить себя в себе самом?
Я не знал, что ответить. После круга блуда и извращений я был готов к новому этапу — испытанию кровью. Только я не хотел, чтобы меня по нему вели. Люк протянул руку к синим пучкам света, мигавшим, как стробоскопы:
— Сегодня ночью ты принял крещение и не должен ни о чем жалеть. Риск неизбежен. Руки истинных крестоносцев тоже были в крови.
Я улыбнулся, слушая эту напыщенную речь.
— Я попрошу перевести меня в Уголовный отдел.
Люк вынул из кармана стопку листков:
— Уже. Подписано префектом. Добро пожаловать в мою группу.
Меня душил нервный смех:
— Когда прикажете приступить к работе?
— С понедельника. Тридцать три года — самый подходящий возраст.
Рождество 2000 года скрепило наш союз. Дальше шли двенадцать месяцев плодотворной работы.
Наша группа состояла из восьми офицеров, но на самом деле представляла собой тандем. Наши методы разнились, и в то же время мы дополняли друг друга. Я строго следовал правилам, не выдвигал обвинений без веских доказательств, проводил обыски, только когда точно знал, что ищу. А Люк любил риск и не ограничивал себя в средствах, чтобы сбить подозреваемого, прибегая к угрозам, силе и театральным эффектам. У него было несколько излюбленных приемов. Например, он выдумывал день рождения в Уголовном отделе на набережной Орфевр, 36, чтобы подозреваемый потерял бдительность, или прикидывался неуправляемым психом, стремясь запугать подозреваемого, блефовал с доказательствами, которые у него якобы имелись, вплоть до того, что отправлял подозреваемого в тюрьму «Санте» и по пути добивался признания.
Я был хамелеоном, сдержанным, пунктуальным, умеющим подстроиться под меняющуюся обстановку, а Люк — актером, который всегда работал на публику. Он лгал, манипулировал, применял силу — и всегда доискивался до правды. Он получал истинное удовольствие, когда успех оправдывал его циничные методы. Ради этого он предавал то, во что верил, используя оружие противника и оборачиваясь демоном, чтобы перехитрить демона. Ему нравилась эта роль мученика, преступающего закон, чтобы служить своему Богу. Отпущением грехов для него был уровень раскрываемости в нашей группе — самый высокий во всей Конторе.
Со своей стороны, я не питал никаких иллюзий, и мои католические запреты давным-давно испарились. Нельзя копаться в дерьме и не испачкаться, нельзя добиться признания, не прибегая ко лжи и не применяя силу. Однако я не потворствовал и не увлекался подобными методами дознания и обращался к ним скрепя сердце.
Между этими крайними позициями мы сумели найти равновесие. И благодаря нашей дружбе оно было выверено до миллиграмма. Мы вновь обрели друг друга, став взрослыми, как когда-то встретились в юности. То же чувство юмора, та же страсть к работе, то же религиозное рвение.
Коллеги со временем это оценили. Приходилось мириться со странностями Люка — с его всплесками адреналина, теневыми сторонами его души, с диковинной манерой выражать свои мысли. Он чаще говорил о влиянии дьявола или царстве бесов, чем об уровне преступности или кривой правонарушений. Нередко он начинал молиться вслух на месте происшествия: тогда окружающим, видимо, казалось, что он изгоняет бесов.
Я со своими странностями не отставал от Люка. Боялся металлического скрежета, постоянно выключал радио, где бы ни находился. Питался я исключительно рисом и пил только зеленый чай — среди тех, кто привык есть скоромное и пить горькую.
Наши результаты превзошли самые смелые ожидания. За год — более тридцати арестов. В коридорах на набережной Орфевр, 36 говорили: «Преступность растет? Какое там, когда за дело берутся попики!» Нам нравилось это прозвище. Нам нравился наш имидж, наша несхожесть и старомодность. А больше всего нам нравилось то, что вместе мы были командой, даже если и знали, что расплатой за успех будет разлука.
Начало 2002
Люк Субейра и Матье Дюрей официально получили звание майора и назначение: Люк — в Наркотдел, а я — в уголовку. Формально — больше ответственности и более высокая зарплата, на практике — каждый из нас стал руководителем следственной группы.
Мы едва успели попрощаться: горящие дела не терпели отлагательства. Тем не менее мы пообещали друг другу иногда обедать вместе и проводить выходные в Берне.
Через три месяца мы уже едва замечали друг друга, если встречались во дворе на набережной Орфевр.
15
Когда я открыл глаза, в голове у меня все еще звучал смех Люка в «Золотом солнце» — закусочной неподалеку от Орфевр, 36. Я несколько раз моргнул и оказался лицом к лицу с японским врачом-вивисектором. Фотография лежала передо мной на письменном столе.
— Мама, я сама!
Когда же я заснул? На часах 8.15.
— Не трогай. Я тебе потом дам.
Детский голосок за стенкой смешивался со звоном тарелок и звяканьем ножей и вилок. Камилла и Амандина. Семейный завтрак с кукурузными хлопьями перед тем, как идти в школу. Я потер лицо, чтобы прогнать жуткие видения и обрести ясность мысли.
Присев на корточки, я стал собирать фотографии, рентгеновские снимки, записи и документы в папки и расставлять их по полкам в хронологическом порядке.
Когда я вышел из кабинета, школьницы были уже в прихожей с ранцами за спиной. Пахло зубной пастой и какао.
— А где мой мешок для бассейна?
— Вот он, родная, у дверей.
Две мордашки дружно повернулись ко мне. И тут же обе девочки повисли у меня на руках, наперебой спрашивая, принес ли я им подарок. Лора потянула их к выходу.
— Я думала, ты ушел.
— Извини, заснул.
Я попытался улыбнуться. Но при виде Лоры — одной с детьми — у меня сжалось сердце. Я вернулся в кабинет, пристегнул кобуру с пистолетом к поясу и надел плащ. Когда я вернулся в прихожую, Лора стояла неподвижно, прислонившись спиной к закрытой двери. Она была похожа на утопленницу, обвязанную бетонными блоками.
— Хочешь кофе? — спросила она.
— Спасибо. Я и так уже опаздываю.
— Не забудешь про завтрашнее утро?
— Что?
— Месса.
Я поцеловал ее, как всегда неловко:
— Я приду. Можешь на меня рассчитывать.
Через час я уже ехал к Одиннадцатому округу, приняв душ, выбритый, причесанный, одетый в чистый костюм. Зазвонил мобильник. Фуко.
— Мат, мне совсем хреново.
— Держись, друг. Ты выполнял свой долг.
— Веришь, у меня даже зубы ломит.
— Ты хотя бы помнишь про Ларфауи?
— Дело Люка?
— У тебя есть твоя работа, так что этим делом занимайся параллельно. Позвони баллистикам, в морг, в комиссариат в Олне. Вообще всем, кроме судебного следователя и Наркотдела, и постарайся нарыть хоть какую-нибудь информацию. И еще найди мне дело этого кабила.
— Это все?
— Нет. Я хочу, чтобы ты навел справки в Управлении железных дорог. 7 июля Люк ездил в Безансон. Выясни, не ездил ли он туда еще примерно в это же время. Проверь также аэропорты. В последние месяцы Люк много передвигался.