Он насчитал уже пятнадцать тысяч — то самое волшебное число, до которого досчитал ангел, измеряющий своей тростью город Агнца,[2] — когда случилась очень странная вещь. Волны заговорили. Не каждая по отдельности, но все вместе они говорили в унисон, и речь их Джону было нелегко разобрать, ибо слова их были похожи на обычный шум и плеск. Но Джон Парди обладал быстрым умом и вскоре научился разбирать их.
Сначала волны говорили чуточку сердито, словно были недовольны похвальной попыткой их сосчитать.
— Ага! — бормотали они. — Хоть ваша идея сосчитать нас не очень-то нам по нраву, мы определенно считаем вас великим математиком, иначе бы вы никогда не пожелали взяться за такую докучную задачу.
— Я всего-то хочу быть счастливым, — объяснил Джон, — и, поскольку Мери не разрешила мне сосчитать ее волосы…
— Убогое сравнение, — проворчали волны.
— Нет, правда, — сказал Джон, — воды когда-то покрывали землю точно так же, как волосы покрывают Мери, хотя должен признаться, что поначалу я думал о том, чтобы сосчитать крыс.
— Не стоит о них, — сказали волны. — Раз вы поставили перед собой такую большую задачу, мы не возражаем против того, чтобы перекинуться с вами словцом, а также ответить на любой вопрос, который вы удосужитесь задать. Мы живем, мистер Парди, так долго в нашей вечной красоте, мы веками качаем бесчисленные айсберги и громадные корабли, мы играем с морскими змеями и чудовищными китами, мы лениво перекатываемся по громадным пустынным пространствам, где обитает Бог. Мы разговаривали с Ним, а ныне мы хотим поговорить с вами. Нам вообще-то совсем не стыдно признаться в том, что даже в компании Господа мы чувствовали себя печально и одиноко, так что порой выбирались на берег посмотреть, что там происходит, докатываясь небольшими пытливыми волнами до мелей Вестминстерского залива. Там мы играли с голыми ступнями ребятишек, банановой кожурой и бумажными билетами, какие покупают курортники, чтобы прокатиться на аттракционах. Но есть ли у вас какой-нибудь вопрос к нам?
— Благодарю вас, волны, — ответил Джон. — Я воспользуюсь предоставляемой возможностью. Не будете ли вы так добры ответить, почему мой брат Джеймс, владелец бакалеи и исправный прихожанин, вынужден держать на дворе такую злую собаку?
— Ваш брат Джеймс, — ответили волны, — страшится двух вещей — смерти и потери состояния. Он верит, что если он будет молиться и петь в церкви, смерть решит, что он хороший человек, и оставит его в живых, а если он станет держать злую собаку, к нему во двор не заберутся дети, чтобы что-нибудь украсть.
— Но разве Иисус не говорил, — спросил Джон Парди, — возлагая руки на детей: «Ибо таковых есть Царство Небесное»?[3]
— Говорил, — согласились волны, — но церковь научила Джеймса думать иначе.
— А сейчас, — сказал Джон, — я хочу спросить вас о моем брате Уолтере. Скажите, почему он взялся за вилы тогда, перед свинарником, и погнал меня прочь?
— Любовь к свиньям заставила его это сделать, — ответствовали волны.
— Спасибо, — поблагодарил Джон. — Я обеспокою вас еще одним вопросом. Отчего кошачьи объедки в той миске, что моя сестра Агнес поставила под кухонный стол, так горчили, когда я их попробовал?
— Ваша сестра, — отвечали волны, — часто видела через трещину в стене, как вы встаете на колени перед миской, словно желая от нее отведать.
— Даже в амбаре, среди крыс, джентльмен может проголодаться, — отвечал мистер Парди, краснея.
— Так ваша сестра Агнес и решила, — заметили волны, — и потому подсыпала в миску мышьяку.
— Мне и вправду было очень худо тем вечером, — вспомнил мистер Парди, — и я провалялся в амбаре весь следующий день, пока крыса не выгнала меня, укусив за ухо.
Волны так развлекли Джона Парди своими ответами, что он громко рассмеялся, катаясь по камешкам туда-сюда и выказывая свое веселое настроение.
— Кто бы только поверил, — воскликнул он, — что пятнадцать тысяч волн, которые разговаривали с Богом, так много знают о нашей маленькой семье!
— Ваш счет, мистер Парди, — сказали волны, — довольно далек от истины. Нас гораздо больше. И почему бы нам не знать о подобных пустяках? Ибо все, что сотворено Господом, представляет интерес, и нет ничего настолько малого, чтобы в нем не была сокрыта хоть какая-то истина.
— Но взгляните, — закричал Джон Парди, — вот передо мной один из вас, зеленый вал, что медленно поднимается, словно нежная грудь девушки, когда она встречает своего возлюбленного. Он движется вперед без страха, растет выше и выше, и вот уже он увенчан белым гребнем, вот нахлынул, разбился у моих ног, исчез. Воистину эта вал умер по-мужски и больше не восстанет.