Просто знать о том, что можно выйти из собственных ворот, хорошенько застегнув пальто, если погода выдалась облачной, неторопливо пройтись походкой человека, которому делать особенно нечего, и повстречать кого-нибудь по дороге, всегда доставляло мистеру Боннету чувство удовлетворения. Любого встречного он удостаивал парой слов, чтобы показать, как хорошо он умеет говорить, и как же славно было отпускать самое простое замечание. Если он встречал Лили — которая, как поговаривали некоторые, была хуже, чем могла бы быть, — он высказывал надежду, что она и все ее близкие пребывают в добром здравии, и наступившие лютые холода им не повредили.
И так рад был мистер Боннет возможности поговорить, что, несмотря на то, что в душе был консерватором, разницы между богатыми и бедными для него не существовало, и покуда у любого мужчины, женщины или ребенка имелись уши, чтобы слышать, и разумение, чтобы понимать язык страны, мистер Боннет с удовольствием и подолгу мог с ними разговаривать.
К любому ребенку, уже стоящему на ногах, и даже к младенцу мистер Боннет обращался с тою же пышностью и так же тщательно подобрав слова, словно общался с богатым сквайром или ученым священнослужителем.
— Есть изумительные красоты в природе, — говорил мистер Боннет маленькому Томми Баркеру, — которыми мы с тобой, Томас, можем восхищаться. — Или же он говорил мисс Лили: — Свет вечерних фонарей навевает всем нам романтические мысли, и вы, Лили, должно быть, тоже это заметили.
И даже если ответом ему была улыбка, мистер Боннет довольствовался и ей, ибо улыбка говорила о том, что его слова были, по крайней мере, приняты, и ответа на такую мудрость ожидать сразу не стоит.
Разумеется, насколько мистер Боннет был высшего мнения обо всех, кто внимал или отвечал ему, настолько он испытывал глубочайшее презрение ко всем, кто не мог ответить или понять его. К тварям полевым он испытывал жалость, ибо полагал, что они бы обязательно услышали и ответили бы ему, разумей они по-английски. Фрисландский бык мистера Толда, возможно, еще помнил фризский, а кролики, хоть их и было много, на поверку оказались настоящими иностранцами. Лошадь, кажется, говорила на татарском — во всяком случае, мистер Боннет полагал, что она из Татарии, — на каковом языке он не говорил. Домашние животные, кошки, возможно, знали персидский, и, тогда как ни одного бульдога или мастифа во всем Мэддере не водилось, а все другие собаки прибыли из чужих краев, добиться чего-либо от них нечего было и думать.
Хотя мистер Боннет уважал создания, которые, по его мнению, могли под соответствующим присмотром научиться говорить, он терпеть не мог обычные предметы, которые встречаются на прогулках, потому что у них не было языка. Широкий затерянный пруд возле пустоши, мертвое дерево в лесу, сноп сена или брошенный вал были для мистера Боннета пустым местом. Что бы ни принадлежало к неживой природе — будучи засеяно или вспахано человеком или брошено за ненадобностью, — считалось мистером Боннетом апогеем глупости.
Одной из величайших ошибок Творца он считал то, что Он не дал какому-нибудь комку земли или палке голоса, посредством которого можно было хотя бы пожелать доброго утра джентльмену, любящему поговорить. Если мистер Боннет — а он был добрым христианином — когда и сомневался в словах Иисуса, что при определенных обстоятельствах камни могут возопить, это когда он намекал себе, что Христос, принимая страдания от людей, отважился утверждать, что доказательство дается ему с трудом.
Но хотя мистер Боннет недолюбливал неодушевленные предметы, он любил развлекаться верой в то, что цветы его слышат, и, всходя на Мэддерский холм в мае, когда расцветали маргаритки, он разговаривал с ними или обращался с короткой страстной речью к зарослям остролиста на вершине холма.
Мистер Боннет умело доказывал маргариткам, что он мудр, а они глупы, и объяснял остролисту предназначение барометра в его гостиной, а поскольку остролист не отвечал, мистер Боннет в ярости заявлял, что остролист — тупица.
Дома у мистера Боннета была жена, с которой он разговаривал помногу, не ожидая от нее никакого иного ответа, кроме как «Да, дорогой» в ответ на его высказывания.
Помимо жены, у мистера Боннета были также средства к существованию, которых, несмотря на их скромные размеры, вполне хватало на его нужды — ибо его милосердие по отношению к бедным было велико на словах и мало на деле, и ему ничего не стоило пышными речами желать всем доброго здравия.
Как правило, около двенадцати часов мистер Боннет неспешно проходил по деревне, причем его башмаки блестели, а платье было вычищено. Просто и заботливо он обращался ко всякому, кого встречал по пути, сообщая, например, Безумной Бесси, всегда подносившей ладонь к уху, чтобы лучше его слышать, что «если бы не мистер Гладстон, гомруль в Ирландии никогда не был бы введен». И поскольку Бесси ничего не отвечала, он безобидно добавлял, что «некоторые дамы не выказывают никакой склонности к ученой беседе».