— Такие тупые забавы не про меня, — сказал Джон Толд, — ибо самая большая радость на земле — накапливать добро, и почет пребудет — невзирая ни на какие моды — с богатыми.
— А! — вырвалось у светлячка. — Что ж, боюсь, что не смогу склонить вас к смиренности. Ваш свет исходит не от внутренних добродетелей, а от набитых амбаров, откормленных коров, отменных свиней, облигаций и купчих, тогда как мой…
— …исходит из твоей задней части, — заревел фермер.
Светлячок вздохнул. Какое-то время он молчал. Людское поведение и повадки всегда казались ему странными. Но поскольку он принадлежал к роду, который Господь благословил светить во тьме, он не желал, чтобы человек пропал по глупости своего поведения.
— Я бы мог поведать вам о чудесных вещах, — произнес он мечтательно.
— Не затягивай со своей байкой, — ухмыляясь, оборвал его фермер, — ибо я слыхал, что светляки повреждают нежные стебли пшеницы. Джеймс Баркер, что живет возле мэддерского луга, однажды видел, как целая армия светящихся жуков выползла вот отсюда и полезла в мои поля жрать зерно. Очень приятно держать врага в кулаке; как только я отдохну, я положу тебя на тропу, и свет, которым ты так бахвалишься, направит мою стопу, когда я прихлопну тебя башмаком.
Услыхав этот приговор, светлячок задумался на минуту, но даже тогда им не овладел страх или отчаяние, хоть он и оставался в кулаке у фермера.
— Разве никогда не приходило вам в голову, сквайр Толд, — начал он мягко, — что даже если мы исключим добродетель и доброту, есть в мире другие вещи, которые приносят больше радости, нежели простое обладание? Разве не высшее счастье в той красоте, что нисходит на своих поборников, ибо кто бы захотел в такую ночь думать о цене на свинину, или унавоживании репы, или убийстве маленького светлячка? Как передать божественное очарование летних звезд! Взгляните наверх и узрите мерцающие небеса! Разве не пробуждает такой вид в вашем уме некое благоговение? Обратите внимание, умоляю вас, на ту глыбу черноты — Мэддерский холм; посмотрите, как выделяется он на полночном небе. Разве глубокая чернота холма не отвечает мягкой, глубокой тоске, что соединяет Творца с творением в одной большой скорби? Чу! вслушайтесь в тот далекий звук тяжкого морского прибоя на летнем пляже! Подумайте о холодном свечении гальки, белом одиночестве высоких скал. Подумайте о вечном, о бесконечном облике моря. Призадуйматесь на секунду, мистер Толд, о белом дневном цветке. Вы должны познать всю любовь и скорбь при виде обыкновенной маргаритки — маленького цветка, который может превзойти Соломона в своей славе. Но если великое очарование не тронет вас, задумайтесь о мистических стремлениях религии, о надежде на вечное блаженство, что обещано милостивым и любящим. Позвольте же мне, господин, скользнуть обратно в траву, ибо я обещаю вам на этом самом месте, что ни один из нас больше не нападет на ваши поля. Отпустите меня — во имя красоты милосердия, и награда будет ожидать вас на Небесах.
Светляк задрожал, его свет замерцал, но тут фермер от души расхохотался.
— Чума забери твою красоту! — зло ответил он. — Плевал я на нее с высокой колокольни. Что до религии, я, кажется, сижу в передних рядах в церкви, и можешь быть уверен, что если богатого человека уважают здесь, то станут уважать и там. Бог не дурак. Он никогда бы не сделал землю для богатых, а небо — только для бедных. Если Его воля правит в одном месте, то правит и в другом. Но идем-ка, мне настала пора идти. Давай я сожму тебя так, что кровь твоя брызнет на дорогу.
— Подождите секунду, — закричал маленький светлячок. — Если ни добродетель, ни доброта вас не прельщают, то вы можете прислушаться к голосу зависти. Выслушайте меня! В прошлом году пшеница у вас уродилась худо; вы получили только три маленьких стога с двух больших полей. Вы продали их достаточно неплохо, но получили бы — если бы земля была более тучной — в четыре раза больше. Теперь взгляните через дорогу — там стоят пять больших стогов фермера Лорда. Смотрите, какие они большие. Подожгите их.
— Я бы с удовольствием, — ответил Джон Толд, — только я боюсь, что страховая компания заплатит соседу гораздо большую сумму, чем зерно стоит сейчас. Но пойдем же, — с усмешкой произнес он, — я убью тебя легко.