5
Никита вообще-то был первый фаворит Гульнары у нас в группе и кто знает, может быть если бы она не уехала, а осталась, то может быть он и согрешил бы с ней по обоюдному согласию, — ей очевидно нравился такой тип парней, ведь её парень наподобие, здоровый детина, правда человек он другого типа, черноволосый, с заросшими чёрными волосами руками, и наверно и вся грудь его так же похожа на грудь животного, а не человека; здоровый он был в силу возраста, ну и хорошего питания… И он был тоже русский.
Теперь что касается меня: стоит ли описывать всё что было после? — то есть сразу после. Странный вопрос между прочим возник: а что было бы менее трагично для насилуемой Кати, само изнасилование или тот ужас который она испытала, выбираясь из под мёртвого с окровавленной пробитой башкой Никиты? Разумеется она не сразу поняла что он мёртв, когда выбиралась из-под его туши. Но дело было ясно почти сразу.
Они вместе с Олей убежали подальше, Оля, как могла утешала Катю, а я остался у поверженного зверя. Немного времени спустя стали подходить разбуженные одногруппники, послышалась брань, — не в мой адрес, а просто от шока, от того, что ребята хоть и мОлодцы, но всё же зелёные и ранимые. Начинало еле-еле рассветать. Послышались рассуждения на тему того, что меня надо спрятать… Опять же, я не описываю как всё «степенно», а описываю лишь то, что мне запомнилось, и что было для меня в первую очередь важно. Слышались даже рассуждения о похоронах трупа. Никита хоть был и гораздо больший друг во всех отношениях ребятам, чем я, но девочки видимо довольно доступно объяснили весь мой мотив и мотив Никиты, поэтому они, может быть неожиданно для себя, приняли мою сторону всё-таки и возненавидели, на сколько хватало праведного гнева, Никиту.
Мне кажется, я мог бы вечно так сидеть и смотреть на его труп, молча, и слушать что обо мне и о нём говорят. Но нужно было очнуться от этого транса и я вставил своё слово.
— Не надо никого прятать, ни меня, ни его. Вызывайте полицию.
Ребята стали спорить и не то что сами ни в какую не хотели «вызывать ментов», а и девочкам запретили это делать, а те из страха не перечили им. Тогда я встал с колен, на которых сидел, как на пуфике, и отправился в машину, в которой спал, — я оставил в ней свой телефон с поставленным на шесть утра будильником.
— Убийство возле трассы ****, в сторону ****. — сказал я женщине в экстренной службе.
— Представьтесь пожалуйста. — ответила она. Я сказал все свои данные.
Странно, хоть все и считали меня правым и чуть ли ни героем, но я заметил изменения во всех без исключения своих знакомых и даже в родителях. В их лицах читалось: «Ты убийца».
Купленный на все семейные деньги адвокат пытался квалифицировать моё дело на самооборону, но у него ничего не получилось. Зато получилось и без его помощи представить моё дело как «убийство в состоянии аффекта». Мне дали всего полтора года вместо пятнадцати, которые просил прокурор, как за «убийство с особой жестокостью. Таким образом, пока шли все следственные и судебные и суд-мед-экспертный компании, мой срок прошёл в Сизо, где, как известно, день за два.
Пишу я это, давно выйдя на свободу. Родители мои свыклись и с тем, что я «убийца» и с тем, что я «ЗеК». А вот я сам, не смотря на то, что было время подумать, до сих пор не могу осмыслить произошедшее… Сокамерники меня уважали, говоря примерно одно и тоже: «Правильно, быков надо наказывать». Но не могу сказать, что бы я был таким уж «уважаемым человеком»; этот ад, в который я попал, не идёт в сравнение ни с какими богатенькими детьми в училище и ни с какой их надменностью и опасностью, от них доносящейся. Но тем не менее и между прочим, вынес я одно соображение оттуда: «не так страшна тюрьма, как её малюют». Вернее страшна-то она «так», но страшна она не потому, что тюрьма какая-то нетакая, а страшна она тем людям, — как бы это поточнее выразиться, — тем людям, которые не на своём месте, или лучше сказать, люди, которые как бы прыгают выше своей головы, — вот такие люди изучают тюремные понятия, изучают «как входят в хату»… А те люди, которые знают свой потолок по жизни — те люди, разумеется не в райских условиях, но они будут и в тюрьме примерно теми же, что и на свободе.
ПСР — 3
Молодой бомж однажды ранним утром стал свидетелем того, что его знакомый, другой бомж, скончался, — неизвестно отчего. Закономерный исход бродяжнической жизни, — что-то вроде этого подумал молодой. Парень он был неглупый от природы, но видимо незаурядный ум его компенсировал недостаток внутреннего стержня, поэтому он и скатился в такую социальную яму, хоть и будучи умным. Не нам его судить, и даже не тем из нас, которые и с умом и с стержнем, ибо нам такую жизнь не вынести, которую выносят они, эти «жалкие и ничтожные полулюди».