Она шагнула к микрофону, ее красные губы коснулись его, и произнесла:
— Привет, меня зовут Макс, а это «Под стеклянным колпаком».
Мне захотелось закричать, но я сдержался и заставил себя хлопать, как и все остальные люди.
— Первая песня называется «Лучше», и она дала название нашей группе.
Она отошла от микрофона и начала играть, и впервые за все это время я заметил вокруг нее остальных людей. На басу играл парень — самая странная смесь панка и ботаника, которую я когда-либо видел. На нем была вязаная жилетка и галстук-бабочка с металлическими шипами. Он носил очки, которые явно надел не только на выступление, а волосы были длинными и косматыми, как у участника какой-нибудь гранж-группы. Позади, между ним и Макс, находился ее парень из кофейни. Мейс. Он играл на ударных, его глаза все это время были прикованы к Макс.
Я не мог его в этом винить.
Я не был уверен, что тоже смог бы отвести от нее взгляд. Играя начальные аккорды, она улыбалась, и я заметил тот момент, когда весь мир для нее перестал существовать. А потом она запела, и этот мир исчез для меня.
«Нахожу улыбку и рисую ее на лице
Разглаживаю морщинки, исправляю изъяны
Вдохни жизнь в мои глаза
В этой лжи я потеряла свою душу».
Ее голос звучал хрипло и низко, но в нем было что-то такое приторное, что не сочеталось со всем остальным. Музыка немного усилилась, а барабаны зазвучали громче.
«Лучше вот так,
Лучше, когда никто не видит
Лучше вот так
Лучше, когда я не я
Я буду лучше
Лучше
Лучше».
Глаза закрыты, розовые лепестки губ вплотную прижимались к микрофону. Повторяя одно слово, она разрывалась между отчаянием, злостью и стыдом. Всего лишь одно слово, но я так ясно ощущал ее эмоции, будто она выплескивала их прямо на меня.
«Лучше
Лучше.
Я тону под их тяжестью
Не могу различить свои разные я
Колпак слетает, воздух становится тоньше
Ничто не выходит, и ничто не проникает внутрь.
Лучше вот так
Нетронутая под стеклом
Лучше, по-моему,
Так сохранюсь».
Песня зазвучала медленнее, а голос поднялся до верхнего регистра. Он был душераздирающим и честным, и в этот момент я понимал ее лучше, чем раньше.
«Так лучше
Лучше
Лучше
Лучше
Лучше.
Я никогда
Никогда
Не избавлюсь от давления
Никогда, никогда
Я угнетаю саму себя.
Никто не сделает этого лучше».
Она мрачно улыбнулась, и могу поклясться, она держала весь зрительный зал в своих ладонях. Каждый наклонился вперед, в том числе и я. Она пробренчала еще несколько нот, тихонько напевая, и музыка растворилась лишь в ударе барабанов и баса, когда она пропела еще раз:
«Лучше
Лучше».
22
Макс
Если наркотики оказывали такой же эффект, то я понимала, почему у людей возникала зависимость. Несмотря на то, сколько раз я это делала, менее волнующе не становилось. Нервозность, страх, надежда, боль и исцеление — моя душа сама была вселенной, когда я выходила на сцену.
Я перепробовала множество вещей в попытке снова склеить свою жизнь после смерти Александрии, снова вернуть к ней вкус. Подействовала только музыка.
Когда прозвучали последние ноты «Лучше», я знала без тени сомнения, что сделаю все что угодно, чтобы сохранить это ощущение. Может, меня это делало слабой. Явно делало эгоистичной и лживой, но если имелся хоть какой-то способ убедить Кейда продолжать нашу игру так долго, чтобы мои родители окончательно не лишили меня средств, то я не отступлюсь.
После третьей или четвертой песни я нашла его в толпе. Клянусь, я уже дважды в поисках него просмотрела весь бар и начала думать, что он ушел. А потом увидела его за столиком в самом центре помещения с той же блондинкой, с которой он разговаривал в «Трестле». Несмотря на абсолютную абсурдность, я почувствовала раздражение, что он привел ее. Успокаивало лишь то, что все то время, когда я глядела на него, он не отрывал от меня глаз.
Мы заиграли один из наших каверов на Райли Кайли, и я не смогла удержаться от взгляда на него.
«И это неприятности, детка, я — неприятности.
Я просто неприятности, неприятности, неприятности».
Он вскинул в мою сторону брови, и я чуть не засмеялась в микрофон.
Песня подходила нам, и я думала о нем, когда выбирала ее для нашего сета. Она рассказывала о том, какими неправильными могли стать отношения, если одной из сторон в них был такой человек, как я. Ядовитыми.
Ходячий труп... как говорилось в песне. Это обо мне, но несмотря на то, как часто я твердила себе, что встречаться с Кейдом было плохой идеей, я не могла остановиться.
Во время песни я пыталась передать все эти мысли, пыталась предупредить его, как только могла.
Мне не следовало замечать то, как его глаза следили за моими движениями или как его поза выпрямлялась каждый раз, когда я смотрела на него. Меня не должно было это волновать. Мне не следовало глядеть в его темные глаза. Мне действительно не нужно было между строк облизывать губы, потому что даже отсюда я видела, как вздымалась и опадала его грудь. Мне хотелось жалеть о том, что я поощряла происходившее между нам, но я не жалела.
«Неприятности, неприятности...»
Песня закончилась, и я бросила взгляд на Спенса, чтобы убедиться, что тот готов для следующей, одной из наших. В ответ он посмотрел на меня, а потом его взгляд устремился к зрителям. Мне не нужно было смотреть в ту же сторону, чтобы понять, что он глядел на Кейда.
Не разобрать было и его внутреннего монолога. Мне в пору и самой себе читать нотации. Помимо всех обычных уровней глупости, применимых к происходящему, было очень высокой степенью глупости позволять ему отвлекать меня во время сета, особенно при том, что у меня осталось всего несколько месяцев, чтобы сделать что-то значимое в своей карьере прежде, чем родители лишат меня средств. Мне нужно, чтобы каждая песня звучала настолько потрясающе, насколько это возможно. Я не могла себе позволить испортить ни одного стиха, ни одной строчки, ни даже ноты.