Потом я поискала, куда бросила туфли — машинально я выронила их, когда рассмотрела кровать. Сунула ноги — прекрасно, перепутала, поменяла туфли местами. Нет, я не обманывалась: они были на одну ногу. Вернее, ни на одну. Ни на правую, ни на левую, а на какую-то среднюю. Ни туда, ни сюда...
Присев, я смотрела на это чертово извращение. Разнашивать, вот, значит, как. Мне было не привыкать — нога у меня в той жизни была далеко не Дюймовочки, размер ходовой, но лапа широкая, и обычно я короткими перебежками до продуктового магазина разнашивала все — от кед до дизайнерских шедевров стоимостью в три отдыха в Турции в «пятерке» эконом-класса. И если у меня был выбор — ходить босиком или испытать ностальгию, пусть так.
Что имела в виду женщина, влепившая мне пощечину, но потом пожалевшая, я так и не поняла. Выбрать себе одежду из сундука, но зачем? Куда-то ехать вместо кого-то? Черт с ним. Сундук был один, хоть тут повезло.
Я подняла тяжелую крышку сундука и принялась копаться в его нутре. Красивая одежда. Неудобная, но красивая, и бизнес-вумен во мне засмеялась. Да, были времена, когда за такие шмотки убивали, потом эти же шмотки крали, и не так это было давно, я помнила, как в восьмидесятые обокрали соседку и как она убивалась по шубе и по костюму… По шубе! Эти люди не знали цену собственной жизни и мерили ее обычным шмотьем!
Но теперь за каждый испорченный шмот с меня будут драть три шкуры. Ткани дорогие, работа дорогая, отделка… я присмотрелась. Жемчуг? Непохоже, слишком мелкий, и что это — рубашка? Платье? Халат? Похоже на платье, но вот еще одно, юбка словно разрезана пополам, откуда такой разврат?
— Мариза?
Я вздрогнула. Странные ощущения: если на улице кто-то кричал «Маша» — я оборачивалась, хоть и знала, что кричат стопроцентно не мне. А это имя — Мариза — как будто было моим. Как и знание языка и голос, только вот я не знала, кому он принадлежит.
— Ты померила? Все тебе подойдет?
Девушка, стоящая в дверях, была… я бы сказала — неземной. Отрешенный взгляд, тихий голос, вся словно в себе. Но одно я понимала — она хозяйка, мне надо выпрямиться и поклониться.
Поэтому я спешно сбросила шмотки с колен, встала и отвесила неглубокий поклон. Тело помнило, что ему надо делать, хотя сознание это не знало. Я поняла, что в таких ситуациях проще положиться на память, которая мне не принадлежала.
— Я еще не мать-настоятельница, Мариза.
Ах вот оно что! Адриана, кажется, так называла ее та молоденькая красоточка. Старшая сестра? А я что-то, видимо, сделала все же не так.
Адриана с легкой и доброй улыбкой прошла в мою комнату — или все-таки не мою? Сколько девушек делили ее между собой? Три? Больше? Я отошла к стене, не назвала бы это рефлексом, скорее каким-то предзнанием.
— Если тебе еще что-то нужно, скажи. Все мои вещи я все равно оставлю в миру.
— Вы правда хотите стать монахиней? — вырвалось у меня. Сколько ей лет? Восемнадцать? Двадцать? По нашим меркам — совсем неразумный ребенок, зачем ей покидать этот мир?
— С того дня, как я впервые переступила порог храма, я мечтала служить господу нашему, или ты не знаешь? — несколько раздраженно или даже заносчиво отозвалась Адриана. — Помогать сирым, утешать убогих, жизнью своей искупать грехи свои и чужие. — И тут же приняла деловой вид: — Пройдись-ка.
Я пожала плечами, но прошла от одной стены к другой, остановилась и посмотрела на Адриану. Та поморщилась, а потом что-то спросила меня на незнакомом мне языке.
— Отвечай же! — потребовала она, поняв, что я ничего выдавить из себя не в состоянии. А я, хотя понимала, что корчить недовольную рожу в присутствии госпожи мне не подобает и меня вполне могут за это высечь, ничего поделать с собой не могла. Я не только не понимала этот язык, я даже не могла распознать, что это за речь. Никогда не слышала ничего похожего.
— Не хочешь? — странно спросила Адриана. — Святая Анна! Ты согласилась!
На что, хотелось заорать мне, но я, разумеется, так не сделала. Согласилась — на что? На что подписалась эта дуреха? Выучить иностранный язык? Быть проданной в рабство? Вряд ли здесь есть еще рабство, но кто знает, как тут шла история и какими дорожками…
— Мариза, ни отец, ни мать не могут перечить герцогине де Бри, — убежденно сказала Адриана, решив, что я заартачилась. — Ни отец, ни мать не настолько жестоки, чтобы вместо дома божьего отправить меня ко двору. Но ты — ты согласна! Разве же нет?
Я могла как замотать головой, так и кивнуть. Если бы я понимала, о чем идет речь. Кроме того, что Адриана настроена принять монашеский постриг, а родители только за. Странные, но… Карьера в монастыре не так уж плоха, если я правильно помню.