- Все равно не понимаю, на вас должен быть спрос в криминальных кругах, например.
- Он и был, но недолго. Нас невозможно удержать - мотивации нет, начисто отсутствует честолюбие. Зачем мне много денег, если я могу прожить в лесу в шалаше? Мы равнодушны к большинству вещей, к которым тяготеет человек: к деньгам, золоту, славе, шмоткам, статусу. Не интересно.
- Тогда как вы подчинялись приказам?
- А вот тут самое интересное, идеология забивается в мозг с самого первого вдоха. Мы же всю войну вращались среди своих таких же. Людям контактировать с нами запрещалось, если только по работе. Ученые и военные с нами почти не разговаривали, лишь приказы. Ноль информации из внешнего мира. Конечно, кое-что просачивалось, но нам вдалбливали, что мы - последняя надежда Федерации. Кто, если не мы, остановит уничтожение граждан от проклятой Империи. Пропаганда работала вовсю. Сложно объяснить, но когда тебе постоянно промывают мозги всей этой патриотической чушью, далеко не сразу понимаешь, что ты просто мясо.
- Ну а потом, после анабиоза, когда проходил адаптацию, ты же мог понять что, наконец, свободен, что можно самому выбирать, как жить и что делать?
- Я и выбрал: захотел учиться, найти работу, скопить денег на дом или квартиру и жить себе мирно. Хочу, чтобы Милк очнулся, хочу, чтобы ты оставался рядом, - вот и все мои желания, проще некуда.
Он помолчал, погладил по спине, задержавшись на шрамах.
- А что ты чувствуешь ко мне?
- Необходимость… видеть, говорить, прикасаться, дышать одним воздухом. Это похоже на зависимость. Пугает немного. – Целую его рядом с ключицей, чуть прихватив губами. Он вздыхает. – С тобой мне хорошо и спокойно.
- Вот и отлично, - в его голосе проскользнули нотки самодовольства. Пусть. В конце концов, он приложил немало усилий, чтобы переупрямить меня.
***
Месяц спустя.
- Я хочу тебя с родителями познакомить. Ты не против? – Матвей, вероятно, выбирал момент тщательно и долго, и только моя выдержка не дала мне подавиться зеленым чаем, который я смаковал мгновение назад. Отставляю чашку со всей осторожностью.
Мы в кафе - пришли поужинать; через два дня у нас начинаются каникулы, и мой парень, видимо, решил сделать сюрприз, что ж, ему удалось, до сих пор сердце колотится.
- Тебе это нужно? Если да, то я готов познакомиться с ними, только не стоит сообщать им мою истинную природу.
Фыркает, вертит в руках вилку, которой минуту назад тыкал кусок торта, и улыбается уголком рта, в серых глазах пляшут черти.
- Ты их не знаешь, они у меня молодцы! Если беспокоишься, что они скажут насчёт нашей связи, то напрасно, я бисексуален, и им это давно известно. Ты будешь первым человеком, кого я представлю им как своего любовника, до этого никого в дом не приводил, - сообщает мне это чудовище и облизывает столовый прибор.
И как мне прикажете реагировать? Лестно, конечно, слышать такое, сразу понимаю, что много значу в его жизни, но, если честно, не представляю, как общаться с его родителями.
- Не бойся, никто тебя не съест, разве что папа понадкусывает слегка, а мама попытается закормить пирогами. Вот и все страсти. Ну, так как? – и опять эти брови, вопросительно поднятые и взгляд голодного щенка, как будто его год не кормили.
Смотрю снисходительно, ему это важно, а с меня не убудет, с другой стороны - что может случиться?
- Я согласен, только о том, кто я такой, ни слова.
- Договорились, - и он, довольный до невозможности, улыбается.
Все эти два дня я с удивлением следил за Матвеем, как он предвкушает возвращение домой. Рассказы о семье сыпались на меня, как из рога изобилия, и я понимал, что он очень любит свою маму, уважает отца и скучает по младшему брату, которого не будет в момент каникул дома, - он улетит к бабушке с дедушкой на соседнюю планету.
Добирались долго, успели наговориться и вздремнуть. Когда сели в такси и назвали адрес, я понял, что начинаю нервничать.
Городок оказался маленьким, с аккуратными домиками, чистыми улочками и островками зелени - просто рай для семей среднего достатка.
Мы остановились возле жёлтого дома с красной черепицей и декоративным витым заборчиком, и совсем не декоративной охранной системой, датчики которой виднелись и под крышей и среди крон деревьев. Весело тут у них, впрочем, что ещё можно ожидать от папы полковника.
Похватав сумки, направились к двери. Матвей светился улыбкой, нажимая на кнопку звонка, я держался чуть позади и был настороже. Двери нам открыла красивая женщина с каштановыми коротко стрижеными волосами. Сиреневое платье ей очень шло, подчёркивая стройную фигуру. Она охнула, всплеснула руками.
- Здравствуй, мама! – Матвей сграбастал её в нежные медвежьи объятия, очень горячие и очень осторожные.
- Ох, сынок. Ты так рано. Почему не позвонил? Мы бы тебя встретили. – Её глаза сияют, когда Матвей отпускает её из хватки.
- Я не один, мама, - мягко говорит он и поворачивается ко мне.
- Простите, - она смущается, но окидывает меня придирчивым взглядом. – Проходите в дом, мы всегда рады гостям, - улыбается мне. – Меня зовут Ирина.
- Паша, - пожимаю хрупкую ладонь и прохожу вслед за Матвеем в дом.
- Серёжа, дорогой, наш сын приехал!
Послышались уверенные шаги, и в коридор вышел высокий статный мужчина с короткой военной стрижкой. Цепкие серые глаза окинули нас, подмечая все детали.
- Матвей, давно ты нас не навещал, совсем забыл родителей, - они обнялись, хлопая друг друга по спине.
Полковник скупо улыбался, а я не мог отвести взгляд от их фигур и с кристальной ясностью понимал, что знаю его. Как я раньше не сообразил, ведь Матвей мне смутно напоминал кого-то.
Я смотрел в глаза матерого волка, того самого офицера, который пытал меня и забавлялся во время допроса. Серые пронизывающие льдинки оценивали меня холодно, без тени узнавания. У меня все нутро скрутило от боли, заныли виски, захотелось сбежать отсюда немедленно, спрятаться, скрыться, чтобы не видеть, не вспоминать, не чувствовать этого липкого ужаса снова. Вместо этого, делаю шаг вперёд, протягивая руку, и слегка улыбаюсь:
- Здравствуйте, меня зовут Павел, я - друг вашего сына, - вежливо говорю, пожимая руку насильнику и убийце.
========== Двенадцать ==========
Семейные посиделки - это круто, если бы не нервы, натянутые словно струна, и не внимательные взгляды Сергея Степановича, которые буквально выворачивали меня наизнанку.
Нас с Матвеем накормили, засыпали вопросами: я больше отмалчивался, отвечая односложно, парень занимал предков, списав мою скованность на замешательство. Пусть так и думает, правду говорить ему не намерен. В конце концов, он себе родителей не выбирал.
Первое потрясение прошло, и я обнаружил, что больше не испытываю страха к отцу Матвея, только некую необъяснимую брезгливость и немного злости, даже ненависти нет. Он постарел за эти годы, седина пробивается на висках, но взгляд все так же цепок. Только бы он меня не узнал.
Матвей провел меня в свою комнату, показал дом и сад, болтал без умолку, лицо светилось, глаза сияли, и я понял, что не смогу никогда признаться в том, кто его отец на самом деле. Да и зачем? Жить-то я хочу с Матвеем, осталось только перетерпеть, затаиться и надеяться на лучшее.
Что меня удивило, так это Ирина, мягкая, тихая, умеющая сказать так, что её слушали все мужчины, в том числе и я. С истинно женской хитростью она старалась выпытать о моём детстве, родителях и искренне расстроилась, и жалела, когда я поведал ей печальную историю моей семьи. Мне неловко было обманывать ее, но раз уж я решил придерживаться легенды, надо стоять до конца.