И тут я совершаю маленькую ошибку — останавливаюсь, медлю, смотрю, куда ты направляешься, тогда я не знал, что ты заметила мою нерешительность, ведь ты продолжаешь просто идти, поворачиваешь голову, говоришь:
— Береги себя, Кимме.
Я остаюсь стоять, как дурак. Вижу, как ты исчезаешь. Опять!
Первая поездка
Нам в спину дует попутный ветер, такой холодный, что прихватывает мочки ушей. Мы молча и целеустремленно крутим педали, скользим с холма, словно виндсерферы, стискивая зубы, поднимаемся на следующий. Первым как всегда едет Филип, за ним — Манни, он всегда следует за Филипом, я это быстро усвоил, затем — Криз и Туве, я, за мной — грудастая Пия-Мария.
Честно говоря, я хотел бы ехать последним, так легче контролировать свои движения. Я должен постоянно думать. О велосипеде, о правой ноге, о левой ноге. Об обеих руках на руле.
Меня больше не заботит мысль о том, где лучше ехать. Нужно лишь сосредоточиться на движениях. Постоянно помнить об этом.
Мы покинули город затемно. Когда проезжаешь по безлюдным, погруженным во тьму кварталам, кажется, что мы — единственные бодрствующие, единственные выжившие. Теперь быстро светает. В мягких лучах восхода начинают проявляться размытые очертания пашен, холмов и крестьянских дворов.
— Сегодня будет ясно, — слышится голос Туве.
— Правда?
Она не успевает ответить.
— Канюк! — вопит Филип.
Велокараван немного расползается, когда мы одновременно принимаемся высматривать двух крупных хищных птиц, кружащих над полем. Туве оборачивается ко мне и с энтузиазмом кричит:
— Ты видишь их?
Я киваю. Думаю о велосипеде. Правая нога, левая нога. Концентрируюсь снова и снова. Бросаю взгляд на пару коричневых хищных птиц, парящих в тусклом свете. Торопливо говорю:
— Чертовски красивы!
Ветер обрывает мои слова. Филип начинает смеяться, когда птицы приближаются к нему. Он одобрительно кивает мне.
Светлые волосы Туве развеваются. На ней серо-синяя ветровка, джинсы и коричневые ботинки. У нее совершенно круглые очки, увеличивающие ее волшебные глаза.
Туве, любимая! С тобой что-то происходит. Мне достаточно просто ехать за тобой, чтобы чувствовать это. Меня тянет к тебе, к твоей груди, похожей на маленьких птенцов.
Мимо проносится автобус, и порыв ветра опять заставляет пошатнуться наш караван. Туве торопливо оборачивается, чтобы убедиться, на месте ли я, ее глаза блеснули за стеклами очков.
«Повернись еще раз», — думаю я.
Над пашней запел жаворонок. Звуки его песни пронизывают нас. Туве снова оборачивается посмотреть, слышу ли я. Я киваю. Думаю о велосипеде. Думаю о руле. Думаю о правой ноге, о левой ноге. Проходит целая вечность.
— Жаворонок, да? — говорю я.
— Браво! — восклицает Туве.
Жаворонка я знаю. Его пение легко запоминается. Стоит лишь раз услышать. Напоминает радио на кухне Кристин, которое без конца крутит одну и ту же музыку. Вот такая же песня у жаворонка. Прищурив один глаз, я осторожно смотрю в небо и нахожу птичку, она словно висит в воздухе, сквозь вибрирующие крылья пробиваются лучи солнца.
«Повезло с птицами, — думаю я, — и с канюком, и с жаворонком».
Мы останавливаемся на вершине холма над бухтой Шведского пролива. Здесь лишь мы да тысячи чаек, под ногами шуршит сухая серая трава. Воздух дрожит от птичьих криков, и нам приходится напрягать слух, чтобы услышать птиц, бродящих по мелководью. Из-за них-то мы и приехали, а чайки не в счет.
— Береговая сорока! — кричит Филип, и мы соскакиваем с велосипедов, чтобы рассмотреть эту птицу. У Филипа есть подзорная труба. Почти новая, фирмы «Кова», на штативе. Она дает такое же четкое изображение, как и видео. Я взял на время у Филипа одну из его складных подзорных труб — черную, с приличной резкостью — и без проблем разглядел черно-белую птицу внизу на краю пляжа, то и дело поклевывавшую влажную землю своим длинным красным клювом.
«Береговая сорока, — подумал я. — Красный клюв. Легкая птица».
Мы пьем какао, а я налегаю на бутерброды с домашним сыром и помидорами, сделанные Кристин.
Туве зарисовывает карту берега в свой красный блокнот. В нем уже много рисунков, в основном морские и болотные птицы, а также стайка скворцов и несколько чибисов. Остальных я не помню.
До полудня еще далеко. Мы оставляем птиц в покое. Поодаль от нас лежат, прижавшись друг к другу, Манни и Пия-Мария. Не знаю, чем они там занимаются.
Солнце уже довольно высоко, и Туве заводит речь о том, как здорово, что мы куда-то выбрались. Обычно ведь как бывает: валяешься в теплой кровати и дремлешь. Для подъема рановато. Нет никакого желания бросаться в темноту и холод. Но потом, уже в пути, окончательно проснувшись на каком-нибудь холме, радуешься, что вытащил себя из дома. Радуешься, что нашел в себе силы.