Джим выходит из дома с дрелью в руке. Он осматривает зеленый компостный бак, ощупывает его стенки.
— Никаких проблем, — говорит он.
Стоя на коленях, он вставляет сверло и делает дырку в нескольких дециметрах над землей.
— Готово, — говорит он по-английски. — Теперь найдем пилу.
— Вдруг Кристин рассердится? — спрашиваю я.
Но Джим мотает головой и что-то бормочет.
Я осматриваю двор. Элвиса нигде не видно.
— Интересно, как звери и птицы воспринимают мир? Чем они отличаются от нас? — спрашиваю я.
Джим отряхивает брюки и шарит своей ручищей в ящике с инструментами.
— Они живут примитивной жизнью, — отвечает он. — У них нет чувств и стремлений, ими управляют инстинкты.
— Откуда это известно?
— Мы сейчас так думаем. Наука нестабильна. Правда постоянно меняется по мере того, как расширяются границы нашего знания.
Я слушаю. От этой мысли начинает кружиться голова.
— Жизнь — это мозаика, Ким. Мы постоянно ее складываем. Многих фрагментов еще не хватает. Мы не видим всю картину целиком. И, возможно, никогда не увидим, поскольку сами являемся частью этой картины.
Я размышляю о временности науки. А вдруг эта картина бытия совершенно неправильна?
— Иногда я спрашиваю себя, а вдруг настоящие ученые — это поэты? — говорит Джим. — Они умеют чувствовать взаимосвязи вещей. Им не требуется все знать.
Он меняет сверло на узкую длинную пилу и начинает пилить. Мне приходится обхватить руками бак и придерживать, чтобы он оставался на месте. Вскоре от стенки отваливается прямоугольный кусок.
— Браво! — восклицаю я.
Я встаю на колени и засовываю руку в проем. Выгребаю немного веток и листьев, чтобы легче было попасть внутрь.
— Думаешь, ему понравится? — спрашивает Джим.
— Увидим, — отвечаю я.
Я стою у окна в своей комнате и смотрю в сторону торгового центра. На улице почти безлюдно. Я вспоминаю тот солнечный мартовский день, когда Филип превращался в канюка. Тогда ты вел себя немного ребячливо, Филип. Но это было до того, как я понял, сколько у тебя сторон. Сколько Филипов существует. Давно ли это было? Не знаю. Помню лишь, что это было давно. Все позади.
Как обычно, дует ветер. Столько времени прошло, а мир все тот же. Несколько сорок, оседлав ветер, летят к липам вдоль Астраканвэген. Интересно, это все те же сороки, что обитают здесь, или прилетают новые? Ведь во всех сорочьих гнездах в городе каждый год рождаются новые птицы.
Я не знаю. Я ничего не знаю.
Что случится со мной, Филип? И что случится с тобой?
У тебя были ответы на мои вопросы, они были известны тебе. Ты хотел, чтобы однажды люди узнали, кто такой Филип.
Я слышал, ты вступил в природоохранное общество. Теперь ты проводишь экскурсии. Да, настоящие походы. Птичье утро на озере. Подсчет уток. Кольцевание. Смотровые башни. Четкость и порядок.
И больше никаких экспедиций? Никаких глупых, чудесных приключений, как раньше? Никаких походов в чащу леса? И у тебя получается? Получается жить обычной жизнью? Я помню, как ты говорил, что скауты похожи на муравьев. Тебе никогда не нравились люди, слишком похожие друг на друга. Ты никогда не любил зверей.
Только птиц. Они свободны.
Птицы всегда на первом месте, Филип!
Про экскурсии мне рассказал Летчик. Однажды он вернулся домой поздно вечером, и фары его древнего «Мерседеса» осветили лаконичную надпись на табличке на газоне перед домом: «Продается — посредническое бюро недвижимости Элизабет Рагнар». Летчик хотел, чтобы я зашел. Но я отказался. «Филип наконец успокоился. Снова начал учиться», — сказал он. «Здорово», — ответил я.
Затем мне пришла на ум одна вещь. Что произойдет с тобой, Филип, если ты и правда успокоишься, кем ты тогда станешь? Ты не должен превратиться в одного из тех, кто теряет вкус к жизни, как только взрослеет. Кристин рассказывала о своих одноклассниках.
Обещай мне, Филип! Обещай, что ты никогда не потеряешь вкус к жизни!
Я часто вспоминаю твои слова о том, что красок не существует. Если это так, если мир основан на черном и белом, значит между светом и тьмой постоянно идет борьба. Между светом и тьмой в тебе самом, Филип. И во мне.
И в Манни. Тогда эта война, что идет внутри нас самих, ведется повсюду на земле.
Как только битва завершается, свет побеждает (если, конечно, это так), тогда краски возвращаются. Тьма отступает.
А если проигрывает битву свет?